ДРУЖИННАЯ КУЛЬТУРА ДРЕВНЕЙ РУСИ - Курсовая - бесплатно - КАТАЛОГ ДИПЛОМНЫХ, КУРСОВЫХ РАБОТ

ГЛАВА 1. КНЯЗЬ И ЕГО ДРУЖИНА. РОЛЬ ИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ В ФОРМИРОВАНИЕ ЦЕННОСТНОГО ПРОСТРАНСТВА ДРУЖИННОЙ КУЛЬТУРЫ

1.1. Тема «добычи» и рода и их роль в формировании духовного пространства дружинной культуры

Формирование духовного пространства княжеско-дружинной субкультуры в большей степени определяла тема “добычи”. Неукротимая страсть к обогащению была привнесена в славянский земледельческий мир воинами-торговцами варягами. Тема “добычи” пропитала все пространство княжеско-дружинной субкультуры, выступала главной, всеобщей целью. Все остальное становилось подчиненным этой пожирающей страсти. Тема “добычи” многолика – это и золото, и серебро, и меха, и кони, и женщины, и рабы, и вино и др. В памятнике XI в. “Русской правде” преступления рассматриваются через призму денежной компенсации. Н.И. Костомаров назвал “Русскую правду” как “правила собирания княжеских доходов”[1]. Дух наживы как всеобщей поглощающей страсти постепенно проникал в пространство славянской языческой культуры.

Однако в многозначной теме “добычи” почти отсутствовал мотив накопительства богатств, приобретения и строительства родовых гнезд, вложения в недвижимое имущество. Жизнь в постоянных битвах и единоборствах, когда немногие доживали до преклонного возраста, постоянная угроза смерти – все это способствовало формированию “идеологии” сегодняшнего дня. Реализация желаний не проектировалась в отдаленное будущее. Человеческие страсти требовали немедленного удовлетворения, сжигались здесь и теперь.

Важной чертой, характеризующей образ идеального князя, считалась его щедрость по отношению к дружине, а позднее – к церкви. “Мстислав явился богатырем, – пишет С.М. Соловьев, – который любил только свою дружину, ничего не щадил для нее, до остального же народонаселения ему не было дела[2]” Известна крылатая фраза Владимира: “С дружиной приобрету серебро и золото”. “Из этих слов летописца можно видеть, – отмечает С.М. Соловьев, – что современники и ближайшие потомки с неудовольствием смотрели на поведение старших Ярославичей, которые не следовали примеру деда и копили богатства, полагая на них всю надежду, тогда как добрый князь, по господствующему тогда мнению, не должен был ничего скрывать для себя, но все раздавать дружине, при помощи которой он никогда не мог иметь недостатка в богатстве”[3].

Вместе с тем, как справедливо замечает В.О. Ключевский, “в больших городах Киевской Руси XI и XII вв. в руках князей и бояр заметно присутствие значительных денежных средств, больших капиталов. Нужно было иметь в распоряжении много свободных богатств, чтобы построить из такого дорогого материала и с такой художественной роскошью храм, подобный киевскому Софийскому собору Ярослава. В половине XII в. смоленский князь получал со своего княжества только дани, не считая других доходов, 3 тыс. гривен, что при тогдашней рыночной стоимости серебра представляло сумму не менее 150 тыс. рублей”[4].

Большие денежные средства циркулировали между княжествами, не приводя к существенному повышению уровня жизни их владельцев. Они шли преимущественно на удовлетворение текущих потребностей. В “Галицко-Волынской летописи” мы читаем, как тяжело заболевший князь Владимир Васильевич раздал свое имущество нищим: большие серебряные блюда, кубки золотые и серебряные сам перед своими глазами разбил и перелил в гривны. И здесь же летописец, описывая сложные переговоры между князьями, приводит любопытную деталь, указывающую на простоту княжеского быта: “И, взяв соломы из постели своей в руку, сказал: “Если бы я тебе, – скажи, – брат мой, дал этот клок соломы, и того не давай после смерти моей никому”[5].

Квинтэссенцией духа княжеско-дружинной субкультуры, ее жизнеобразующим центром являются непрекращающиеся пиры и застолья, которые представляют собой яркое воплощение хмельной, буйной и разгульной жизни. “Пир был душою общественной жизни, – пишет Н.И. Костомаров, – ... на всякую неделю князь устраивал пир в гридницах на дворе. На пирах этих ели скотское мясо, дичь, рыбу и овощи, а пили вино, мед, который меряли проварами (варя 300 провар меду). Мед был национальным напитком. На пир созывались не только киевляне, но и из других городов. В гридницу допускались пировать бояре, гридни, сотские, десятские; народ – люди простые и убогие обедали на дворе; сверх того по городу возили пищу (хлеб, мясо, рыбу, овощи) и раздавали тем, которые не могли по нездоровью прийти на княжеский двор.

Эти пиры происходили в то же время не только в Киеве, но и в других городах; поэтому в пригородах киевский князь держал запасы напитков, так называемые медуши. Как такие пиры были привлекательны, видно из того, что память о них прошла в далекие века, пирующий князь сделался идолом русского довольства жизни... Это довольство привлекало в Киев и в Русскую землю с разных сторон жителей. Население Киева и Русской земли не было однородное: тут были и греки, и варяги, шведы и датчане, и поляки, и печенеги, и немцы, и жиды, и болгары”[6]. Даже, как отмечает Е.В. Аничков, “христианство не противопоставляло пирам. Их надо было либо признать, либо оспаривать. Возможно, было лишь первое, а отсюда – компромисс, т.е. упорядочивание, превращение пира из языческого, требного, с моленным брашном в трапезу или “законный обед”, причем светское, дружинно-бытовое значение пира остается, конечно, без перемены"[7]. Былины киевского цикла наполнены пирами. С описания пира начинаются многие былины, конфликты завязываются и разрешаются также во время пира.

Таким образом, княжеско-дружинная субкультура формировалась на основе языческой культуры восточных славян посредством трансформации ее ценностно-мыслительного ядра. Поэтому фундаментальная структура доминирующих тем (“натуры”, “божественного”, “вольницы”, “физической силы”, “рода”, “эроса”) духовной культуры древних славян в несколько “переосмысленном” виде составили ценностно-мыслительное ядро княжеско-дружинной субкультуры, в состав которого вошли также новообразовавшиеся темы “добычи” и “Русской земли”.

Становление слоя дружинников, основным принципом формирования которого являлись физическая сила и воинские доблести, бурный рост городов и городского населения в Х веке существенно подрывали, с одной стороны, сложившиеся кровнородственные отношения. Вместе с тем, “родовое мышление” продолжало сохранять свое существенное влияние, препятствуя развитию социально-политических отношений в Киевской Руси. Отношения между князьями на протяжении всего существования Киевского государства рассматривались через призму родовых отношений. С.М. Соловьев пишет: “Князья не теряют понятия о единстве, нераздельности своего рода; это единство, нераздельность выражались тем, что все князья имели одного старшего князя, которым был всегда старший в целом роде, следовательно, каждый член рода в свою очередь мог получать старшинство, не остававшееся исключительно ни в одной линии. Таким образом, род князей русских, несмотря на все свое разветвление, продолжал представлять одну семью – отца с детьми, внуками и т.д.”[8]. “Волости находятся в совершенной независимости одна от другой и от Киева, являются отдельными землями и в то же время составляют одно нераздельное целое вследствие родовых княжеских отношений, вследствие того, что князья считают всю землю своею отчиною, нераздельным владением целого рода своего”[9].

1.2. «Культ силы» и его место в ценностном пространстве дружинной культуры Древней Руси

Тема “физической силы” занимает центральное положение в ценностном пространстве княжеско-дружинной субкультуры. “Культ силы” в ней получает дальнейшее развитие. Сила и разбой становятся законом. При характеристике князей и дружины летописец непременно рассматривает их со стороны физической силы и храбрости. Особенно ярким был создан образ князя Святослава, который, когда вырос и возмужал, начал набирать воинов многих и храбрых, ходил легко, как барс, много воевал. Богатырским строением отличался сын Владимира Мстислав, который в поединке одолевает касожского князя, силача Редедю. По этому поводу С.М. Соловьев справедливо отмечает: “...Мы видим повсюду проявления материальной силы, ей первое место, ей почет от князя до простолюдина; чрез нее простолюдин может сделаться великим мужем, как сделался Ян Усмошвец, она – верное средство для приобретения славы и добычи. При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым. “С дружиной приобрету, серебро и золото”,– говорит Владимир и тем указывает на главное, важнейшее средство к приобретению серебра и золота; они приобретались оружием, приобретались сильным за счет слабого”[10].

Примечательно, что в былинном эпосе “физическая сила” воинов-богатырей носит абсолютно разрушительный характер. Нам не удалось отыскать ни одного примера, когда бы “физическая сила” богатыря была направлена на созидание. При встрече богатыри сначала меряются силами (чаще всего бьют палицей по голове), а затем знакомятся. Когда же богатырь в гневе или во хмелю, то буйство физической силы становится особенно разрушительным. Наиболее показательным примером может служить поведение Ильи Муромца в былине “Илья в ссоре с Владимиром”, когда “раззадорился он да разретивился” из-за того, что князь Владимир забыл его пригласить на пир.

Казалось бы, вышесказанному противоречит былина “Вольга и Микула”, в которой создан красивый поэтический образ пашущего землю в чистом поле Микулы Селяниновича. Былина “Вольга и Микула” отражает раннюю стадию взаимодействия двух субкультур: целостной славянской языческой культуры, в которой “физическая сила” носит жизнеутверждающий, созидательно преобразующий характер, и княжеско-дружинной, которая формировалась в значительной степени за счет отбора силачей среди славян-крестьян.

Удивительный образ единства пространственной шири, свободы и физической мощи найден в этой былине:

Таким образом, до середины XI в. сильной великокняжеской власти удавалось держать под контролем сконцентрированную в дружине большую энергию физической силы, направляя ее на выбивание дани из подвластного населения и на внешние походы за добычей, если не считать две усобицы, связанные с восхождением на киевский престол Владимира и Ярослава.

ГЛАВА 2. ОБРАЗ ЖИЗНИ ДРУЖИННИКОВ И ПРОСТОГО НАРОДА И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА РАЗВИТИЕ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

2.1. Тема «вольности» как энергетический центр княжеско-дружинной субкультуры

Тема “вольности”, ”вольницы” наряду с темами “добычи” и “физической силы”, является как бы третьим энергетическим центром княжеско-дружинного ценностно-мыслительного пространства. Слой дружинников составляли физически сильные люди, объединенные страстью к добыче как средству в обеспечении разгульного, вольного образа жизни. “Вольница” приняла действительно универсальный характер. До середины XI в., до распада единого древнерусского государства объектом потребления дружинников стала вся Русская земля. ”Вольница” приняла практически безграничный характер. В западноевропейских государствах по мере развития средневековой культуры набирал силу процесс правовой регуляции социальных отношений. Каждая социальная группа, утверждая статуты и другие правовые акты, стремилась к четкому закреплению своих прав как по отношению к другим социальным слоям, так и внутри социальной группы каждого его члена. Таким образом, расширяющаяся сеть законодательства прочно увязывала средневековое общество Западной Европы в единый организм, в котором не было места стихии вольницы и разгулу физической силы. Правда, в западноевропейском обществе была проблема с обузданием своеволия высшей феодальной знати, но по мере становления абсолютизма эти трудности в целом были преодолены. В Киевской Руси подобная работа практически не велась, поэтому “дух вольницы” царил как в славянской, так и в княжеско-дружинной субкультурах, выступал одной из важнейших составляющий древнерусского языческого идеала. Образ “чистого поля” как воплощения этого духа является, вероятно, наиболее часто употребляемым в былинном эпосе. Все основные события в былинах происходят в “чистом поле”, как бы на фоне необъятных просторов полной внутренней и внешней свободы. Впоследствии по мере становления русской культуры эта тема будет задавлена, вытеснена в коллективное бессознательное и останется в духовном пространстве в виде архетипического образа, проникнутого ностальгическими переживаниями о безвозвратно утраченной свободе.

На пути пересечения тем “вольницы” и “физической силы” возникают темы “разбоя” и “бунта”. Тема “бунта” в последующем развертывании русской культуры получит дальнейшее продолжение, в то время как тема “физической силы” по мере распространения христианства и государственности трансформируется в тему мощи “Российского государства”. Вольница во хмелю и диктат силы, ломающие все препятствия, превращаются в немотивированную разрушительную силу. Поэтизация этого бессмысленного разбоя – примечательная черта русской народной культуры. В былине эта тема доводится до противопоставления всему Новгороду:

Напущаюсь я на весь Новгород битися, дратися

Опора на физическую силу, составляющая краеугольный камень “идеологии” Василия Буслаева, высказывается в былине “Смерть Василия Буслаева”:

Нередко в литературе этот безудержный разбой истолковывается как форма социального протеста против угнетения со стороны состоятельных людей Новгорода. Такого рода истолкование имело бы смысл, если бы в былине упоминалось о несправедливости власть имущих, притесняющих рядовых новгородцев. Напротив, в былине ясно звучит антитрудовая тема:

Тот пей и ешь готовое

Таким образом, не отрицая существование острых социальных конфликтов в Киевской Руси, периодически порождающих восстания-бунты в Новгороде, Киеве и др., необходимо отметить и выделить тему “бунта-разбоя”, как специфическую тему русской народной культуры, которая требует специального исследования.

2.2. Тема божественного и тема «Русской земли» в дружинной культуре Древней Руси

Придя на славянские земли, варяги приняли религиозные верования туземцев. В летописи отмечается, что после заключения договора с Византией Олег давал присягу по русскому закону: “...Клялись те своим оружием и Перуном, их богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир”[16]. При заключении аналогичного договора Святослав сказал: ”Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота”[17]. Они даже не ввели в славянский языческий пантеон собственного бога, что было бы нетрудно сделать при аморфности славянских мифологических представлений и их веротерпимости. Поэтому можно говорить о добровольном погружении пришельцев в натуралистическое мифологическое пространство язычества восточных славян, которое в целом существенно не отличалось от норманнского. Вместе с тем, воинственный характер и образ жизни князей и дружинников обязательно должен был трансформировать сложившиеся мифологические представления в сторону выдвижения на первый план богов, соответствовавших их “воинственной идеологии”, например, бога Перуна, и уменьшения влияния богов, связанных с земледелием. В языческой реформе Владимира это изменение было узаконено.

Формирование княжеско-дружинной субкультуры не привело к развитию индивидуального, духовного начала в человеке. В ней также отсутствовало представление о ценности человеческой личности как духовного, неприродного существа. В Киевской Руси IX – Х веков преобладало натуралистическое отношение к человеку как существу физическому, материальному. По мнению В.О. Ключевского: “…Имущество человека в Правде ценится не дешевле, а даже дороже самого человека, его здоровья, личной безопасности. Произведение труда для закона важнее живого орудия труда – рабочей силы человека. …Безопасность капитала закон ценил дороже и обеспечивал заботливее личной свободы человека. Личность человека рассматривается как простая ценность и идет взамен имущества”[18]. Владимир Мономах о себе говорил: "И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей”[19]. Одной из главных задач странствующих рыцарей в западной культуре была защита угнетенных и несчастных, наказания насилия и несправедливости. Былинные русские богатыри сражаются с чудовищами (змеем, Идолищем, Соловьем-разбойником), обладающими большой физической силой, татарами и побеждают их, благодаря преимуществу в физической мощи, но в этой борьбе гуманизм богатырей носит абстрактный характер. В их подвигах больше выражены их стремление служению князю и преодоление злой силы, чем спасение конкретных людей.

В древнерусской культуре (как в языческой славянской, так и в княжеско-дружинной) не звучит тема разума, “высокого” авторитета мудрости, в то время, как в наиболее развитых мировых цивилизациях уважение и преклонение перед мудростью уходит в глубокую древность. В древнерусской литературе мудрость, знание, разум выступают не в чистом виде, а в значительной степени с налетом ведовства, магии, волхования. Основатель государства Киевская Русь Олег называется вещим. Традиционно мудрой правительницей считается княгиня Ольга. Однако "мудрость" её заключается в хитрости, коварстве, неверности слову, т.е. в «добродетелях» варварского, языческого порядка, которые уже христиански мыслящие писатели продолжают рассматривать в качестве высоких достоинств.

Как и языческая славянская, княжеско-дружинная представляет собой субкультуру, духовная реальность которой ограничивалась наличным бытием. Если в западноевропейской культуре в Х–XI вв. разворачивается “рефлексивная” деятельность по ее само осмыслению, преодолению варварства, творению более совершенной, возвышенной духовной реальности, то в древнерусской культуре подобного рода процессы практически не просматриваются.

Таким образом, однотипность языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур определяется их “экзистенциальным” характером. Однако различие между ними выражалось не только в построении тематического пространства, но лежало гораздо глубже. Славянская языческая – это земледельческая культура, “привязанная” к земле, “погруженная" в природу. Княжеско-дружинная – это субкультура воинов-торговцев и по существу паразитическая культура. Рост благосостояния князей, бояр, дружинников происходит преимущественно за счет усиления эксплуатации, ограбления зависимого и свободного населения крестьян. В силу оторванности от земли, равнодушия к её благоустройству княжеско-дружинная субкультура открывала ограниченные перспективы материального, социального и культурного развития Древнерусского государства. Деятельность управления выражалась преимущественно в совершенствовании социального механизма выбивания дани. Защита от внешних врагов преследовала цель не столько охраны славянского населения, сколько обороны земель, с которых князья и дружинники кормились.

Тема "Русской земли" возникает в ментальном пространстве древнерусской культуры с образованием княжеско-дружинного субпространства.

Поскольку княжеско-дружинная субкультура как бы вырастала из языческой культуры восточных славян, надстраивалась над ней, то для неё характерны ценностно-мыслительные ориентации внешнего наблюдателя по отношению к последней. Эта своеобразная "метаустановка" княжеско-дружинной субкультуры находит воплощение в теме "Русской земли”, содержание которой включает совокупность подвластных земель с их природными богатствами и проживающего на них населения в городах и поселках. "Русская земля" в IX –X вв. рассматривалась как объект наживы, как объект потребления. Древнерусские богатыри меньше всего выступают народными защитниками в борьбе с иноземными завоевателями. Мотив охраны, безопасности и благополучия народа практически отсутствует в былинном эпосе. Богатыри совершают свои подвиги "за веру христианскую", "церкви соборные" и "князя Владимира". Поэтому, обороняя Русскую землю, князья и дружинники защищали прежде всего свою коллективную собственность, своё безраздельное право добычи на территории, обозначенной словом "Русская земля". Было бы очевидной модернизацией рассматривать употребление понятия “Русская земля” в IX –X вв. как синоним государственного образования или древнерусского этноса. Конкретно-исторический материал дает возможность говорить лишь об элементах "государственного мышления” вплоть до распада Киевской Руси. Нет оснований также утверждать о преодолении племенного партикуляризма, о появлении представлений о единстве древнерусского народа с формированием тонкого слоя княжеско-дружинной субкультуры. В летописях всегда тщательно перечисляется состав войска, где наряду с этническими образованьями (черные клобуки, вятичи и т.д.) употребляются территориальные, в смысле этнических (киевляне, новгородцы и др.). Это также свидетельствует о преобладании партикуляристских представлений. Преобладает натуралистическое истолкование понятия “Русская земля” как совокупности материальных ценностей. Поэтому нельзя рассматривать слово "Русская земля" в качестве аналога государства или древнерусской народности. Следует заметить, что содержательный анализ становления и развития княжеско-дружинного субпространства культуры ограничивается IX – Х вв. Принятие христианства и рост феодальной раздробленности в Киевской Руси приведут к существенной перестройке ценностно-тематического пространства в целом и славянской языческой, княжеско-дружинной субкультур в частности. Поэтому тема “Русской земли” и другие доминирующие темы княжеско-дружинной субкультуры претерпят значительные изменения.

Формирование княжеско-дружинного субпространства привело к возникновению примечательной направленности древнерусского духа, который можно было назвать “варварскими амбициями” или “натуралистическим русоцентризмом". Успехи первых киевских князей (Олега, Игоря, Святослава) в приобретении власти над многими народами на огромной территории и создании государства Киевская Русь, а также внешние походы против одного из самых сильных государств того периода – Византии способствовали появлению представлений о своей непобедимости, несокрушимости своей военной и физической мощи. Поскольку до принятия христианства древнерусское общество и государство оставались варварскими, амбициозные притязания «натуралистического русоцентризма» оставались варварскими потугами. Гордыня о своей избранности значительно укрепилась и распространилась после успешных походов на Византию Олега и Святослава. Лев Диакон удачно передаёт в речах Святослава его высокомерные амбиции, когда на дипломатично-примирительные предложения византийского императора Иоана Цимисхия он ответил, как пишет Диакон, «надменно и дерзко: «Я уйду из этой богатой страны не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных. Если же ромеи не захотят заплатить то, что я требую, пусть тотчас же покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в Азию, а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами»[20]. На другое послание византийского императора Святослав, пишет Диакон, охваченный варварским бешенством и безумием, подал такой ответ: “Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам; пусть он не изнуряет свои силы на путешествие в сию страну – мы сами разобьем вскоре свои шатры у ворот Византия, возведём вокруг города крепкие заслоны, а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают различными пугалами»[21]. Правда, выражение "мужи крови" из второй книги Царств (XVI, 7–8) свидетельствует о том, что Диакон вольно пересказывает речь Святослава, поскольку трудно предположить, чтобы язычник употребил эту фразу, хотя она, безусловно, очень точно характеризует росов.

Варварское высокомерие, хитрость, коварство определяет поведение княгини Ольги в Константинополе при встречах с византийским императором Константином XII при совершении обряда крещения. Из слов летописца можно заключить, что княгиню Ольгу принимали очень доброжелательно, как далеко не каждого правителя варварского государства.

Перед отъездом княгини Ольги император Константин "дал ей многие дары: золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные; отпустил её, назвав своей дочерью”. Когда же Ольга приехала в Киев, “и прислал к ней греческий царь послов со словами :"Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда-де возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск, и меха, и воинов в помощь". Отвечала Ольга через послов: “Если ты также постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе”. И отпустила послов с этими словами”[22]. Так Ольга "отблагодарила" за великую услугу, которая ей была оказана в деле принятия христианства по самому высокому разряду.

“Русоцентристские” притязания носили натуралистический характер, потому что княжеско-дружинная субкультура не привнесла представлений о высших духовных ценностях. Жёсткая языческая натуралистическая оценка определяла осмысление окружающей действительности. Не осознание себя как высшего духовного существа, а, напротив, самооценка с точки зрения физической силы определяет “русоцентристские” ориентации. Византийцы однозначно и вполне справедливо рассматривали росов (или "тавроскифов") как варваров, т.е. как народ, еще не прикоснувшийся к высокой, облагораживающей культуре. Михаил Пселл, будучи свидетелем разгрома флота росов у стен Константинополя в 1043 г., отмечает агрессивность росов по отношению к Византии: “Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами”[23]. Культурологическая оценка замечания Пселла означает враждебность, неприятие более высокой Византийской культуры из-за своих варварских амбиций. Таким образом, представляется необходимым зафиксировать появление в княжеско-дружинной и в целом в древнерусской культуре “натуралистически-русоцентристскую” направленность духа, чтобы впоследствии проследить его смысловую эволюцию по мере становления и развития российской культуры.

Таким образом, ментальное пространство древнерусской культуры к концу Х в. представляло собой сложное образование, состоящее из двух субпространственных конфигураций, частично налагающихся конструкций и частично разорванных ценностно-мыслительных систем, земледельческой языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур. К сожалению, формирование княжеско-дружинной субкультуры как культуры элитарной не привело к духовному всплеску. Напротив, языческий натурализм получил дальнейшее развитие, стал более чувственно насыщенным и многообразным. В княжеско-боярской элите проявилась не столько созидательно-продуктивная, сколько потребительско-разрушительная способность. Изменения в тематическом пространстве происходили в рамках языческих, натуралистических ценностно-мыслительных ориентаций. Универсалиями, окрашивающими все духовное пространство, являлись темы "добычи", "натуры", "вольности", "рода", "князя" и "физической силы". Относительная обособленность территории Киевской Руси, агрессивность и “натуралистический русоцентризм” древнерусской культуры препятствовали расширению культурных связей с Византией и Западной Европой, включению её в единый европейский культуро-творческий процесс.

Из всего сказанного можно сделать вывод, что утверждение существования древнерусской культуры, состоящей из земледельческой языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур, не дает оснований для утверждения существования и древнерусской народности. Преимущественно натуралистическое, “племенное" мышление доминировало на протяжении всей истории Киевской Руси, на огромных пространствах которой жило множество народов. Возникновение Киевского государства существенно не изменило их жизнь. Племенные образования стали землями, но в основе своей племенная самоидентификация оставалась прежней. Даже разноплеменной народ Переяславской земли, вероятно, осознавал себя переясловцами или более того, представителями того или иного города или населенного пункта. Тонкий слой князей, бояр, дружинников представлял собой в большой степени замкнутое образование, в значительной степени был оторван от местного населения. Поскольку централизующая, интегрирующая государственная деятельность этого слоя была невелика (фактически сводилась к получению дани), то о возникновении духовного единства говорить не приходится. Нельзя смешивать единство уровня существования, анализ которого был осуществлен, и единства самосознания, сознания "Мы". Сознания "Мы" – росы как совокупность всех народов Киевской Руси, безусловно, не было. Разве что спорадически, во время походов на Византию росы были объедены единым духом. Поэтому в этом смысле и распадаться было нечему. Было стойкое сознание "Мы" – киевляне, черниговцы, новгородцы, полочане, владимирцы, галичане и т.д. При отсутствии письменности следует иметь в виду условность употребления словосочетания "древнерусский язык". Этим словосочетанием обозначается язык не единого народа, а множества племен, сохранивший в языке, образе жизни родство от праславянского единства.

Причем эта общность в IX–Х вв. выходит за границы Киевского государства. Таким образом, приход варягов на Русь и социально-экономическая дифференциация древнерусского общества привели к формированию сословия дружинников, а в ментальном плане – княжеско-дружинного субпространства, которая существенно не отличалась своей ценностно-тематической структурой и возникла посредством трансформации языческой восточнославянской культуры.

Древнерусская культура, состоящая из земледельческой языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур, накануне принятия христианства оставалась языческой, варварской культурой, духовное пространство которой ограничивалось натуралистическими ценностями.

1. Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. С-Пб., 1914.

2. Былины. Т. 1. (Б-ка русского фольклора). М.: Педагогика, 1988.

3. Изборник. (Сб. произведений лит-ры Древней Руси). М.: Педагогика, 1969.

4. Карташев А. Собрание сочинений. В 2-т. Т. 1. Очерки истории русской церкви. М.: Норма, 1992.

5. Ключевский В.О. В. 9 т. Т. 1. Курс русской истории. М.: ИНФРА-М, 1987.

6. Костомаров Н.И. Исторические произведения. Автобиография. М.: Педагогика, 1990.

8. Мехаил Пселл. Хронография. М.: Педагогика, 1978.

9. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х т. М.: Высшая школа, 1994.

10. Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы XI – начало XII века / Общ. ред. Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева. М., 1978.

11. Памятники литературы Древней Руси: XIII век / Общ. ред. Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева. М., 1981.

12. Русская народная поэзия. Эпическая поэзия. Л.: Лениздат, 1984.

13. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 18 кн. М.: Норма, 1988.

[1] Костомаров Н.И. Исторические произведения. Автобиография. М.: Педагогика, 1990. С. 56.

[2] Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. М.: Норма, 1988. С. 204.

[3] Там же. С. 348.

[4] Ключевский В.О. Сочинения. В 9-ти т. Т. 1. Курс русской истории. М.: ИНФРА-М, 1987. С. 276.

[5] Памятники литературы Древней Руси: XIII век / общ. ред. Л.А. Дмитриева и Д.С. Лихачева. М.: 1980. С. 401.

[6] Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 22-23.

[7] Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь. С-Пб, 1914. С. 189.

[8] Соловьев С.М. Указ. соч. С. 334.

[9] Соловьев С.М. Указ. соч. С. 339.

[10] Там же. С. 236.

[11] Былины. Т.1 (Б-ка русского фольклора). М.: Педагогика, 1988. С. 146.

[12] Былины. Т.1. Указ. соч. С. 42.

[13] Русская народная поэзия. Эпическая поэзия. Л.: Лениздат, 1984. С. 136.

[14] Там же. С. 142.

[15] Русская народная поэзия. Указ. соч. С. 134.

[16] Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы XI – начало XII века / Общ. ред. Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева. М.: Высшая школа, 1978. С. 471.

[17] Там же. С. 87.

[18] Ключевский В.О. Указ. соч. С. 249.

[19] Изборник. Указ. соч. С. 163.

[20] Лев диакон. История. М.: Наука, 1988. С. 56.

[21] Там же. С. 57.

[22] Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы XI – начало XII века. Указ. соч. С. 77.

[23] Мехаил Пселл. Хронография. М.: Педагогика, 1978. С. 95.

Статистика

Форма входа

Поиск

Категории раздела

Напущаюсь я на весь Новгород битися, дратися

Тот пей и ешь готовое