СКАЧАТЬ РАБОТУ БЕСПЛАТНО - 

Содержание:

1.    Введение
История публикации повести. Полемика вокруг нее в 60-е годы.
2.    Повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»
    Пространство и время в повести.
    Образ автора (Рассказчика? Повествователя?).
    Главный герой повести.
    Другие персонажи повести.
    Центральные эпизоды повести:
а) строительство ТЭЦ;
б) спор об Эйзенштейне;
в) диалог о вере Ивана Денисовича с Алешкой-бабтистом.
3.    Заключение.
4.    Список использованной литературы.

Введение.
История публикации повести. Полемика вокруг нее в 60-е годы.

Александр Солженицын уповал на правильное переустройство жизни, считая, что инструментом для этого является книга, писательское слово.
В 60-е было ясно, что Солженицын – писатель, прозаик, беллетрист. Поразительно много успел представить перед читателями Солженицын за короткий период при ничтожно малом числе напечатанных вещей.
За 9 месяцев 62-64 г.г. в «Новом мире» были опубликованы повесть «Один день Ивана Денисовича», и три рассказа «Матренин двор», «Случай на станции Кречетовка», «Для пользы дела». Летом и осенью 1962 года шло предварительное обсуждение подготовки к публикации повести «Один день Ивана Денисовича» Солженицына на редколлегии «Нового мира». В июне 1962 года было произведено формальное голосование: все подняли руки «за». Лакшин, Дементьев приняли участие в подготовке и редактировании письма Твардовского Хрущеву о повести. Решение о ее публикации было принято Президиумом ЦК КПСС после двукратного обсуждения. Публикация «Одного дня Ивана Денисовича», бесспорно, была высшей точкой хрущевской оттепели. Произведений, затрагивающих тему несправедливости в период культа личности Сталина, появившихся в течение двух-трех лет – на стыке 50-60-х годов – несколько десятков, но «Один день Ивана Денисовича» оказался наиболее заметным (в 1964 г. эта повесть была даже выдвинута на соискание Ленинской премии).
После выхода повести произошел интересный феномен: 60-е пришли в восторг и восхищение от нее, но подсознательно оттолкнулись от этой повести, не признав изящной словесностью. Правда была нужна, но хотелось, чтобы прослеживалась оптимистичность. А в концовке Солженицына ничего оптимистического не было: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три…».  «Один день Ивана Денисовича стал самым громким событием 60-х, но при этом не стал их знаменем, потому что не нес лозунга. Потрясение от повести было огромным. И тем не менее в 60-е отказывались рассматривать «Один день Ивана Денисовича» как художественное произведение. Лидер тогдашней критики Лакшин признавался в этом откровенно. После похвал Солженицына стали поругивать и в печати и на писательских собраниях. В 1963 году Лакшин пишет статью «Иван Денисович, его друзья и недруги» в журнале «Новый мир». На журнал обрушился ряд пасквильных заметок, реплик и редакционных статей. После выхода повести среди первых, откликнувшихся на ее появление, были К. Симонов, Г. Бакланов, В. Ермилов, Ал. Дымшиц, Н. Кружков, В. Литвинов. Рецензии, напечатанные в «Известиях», «Литературной газете», «Правде», «Литературе и жизни», «Огоньке», «Труде», «Московской правде», носили достаточно характерные оптимистические названия: «О прошлом во имя будущего», «Чтоб это никогда не повторилось», «Во имя правды и справедливости», «Жив человек», «Так было, так не будет», «Да будет полной правда», «Во имя будущего». Почти в каждой рецензии присутствовал мотив, что сам факт публикации повести – свидетельство решимости партии покончить с прошлым и гарантия того, что оно не повторится, что повесть обличает культ личности Сталина и извращение ленинских принципов социализма.
Враждебная Солженицыну критика не была повязана условием доказывать, что повесть обличает лишь «отдельные нарушения социалистической законности», и парадоксальным образом она иногда нащупывала существенные черты прозы Солженицына, торопясь обличить писателя. Когда Л. Фоменко («Литературная Россия», 1963, 11 января) упрекает Солженицына в том, что идея «Одного дня Ивана Денисовича» не столь точно соответствует линии партии, как идея рассказа Г. Шелеста «Самородок», герой которого, сидя в лагере, сохраняет веру в идеологию, воздвигшую эти лагеря, когда пламенный рыцарь соцреализма А. Овчаренко обнаруживает в «Одном дне» подмену принципов социалистического гуманизма идеей «абсолютной доброты, абсолютного сострадания, абсолютной справедливости; когда Н. Сергованцев обвиняет Солженицына в том, что он изображает советское общество разделенным на богатых и бедных, не верит в «гуманистические основы современной действительности», что его главный герой – не передовой строитель коммунизма, а крестьянин с чертами «патриархального мужика», что партийное начальство в рассказах Солженицына выглядит «враждебной притесняющей силой», а силой положительной представляется «русское праведничество», - то в этом рефлексе отторжения больше  понимание чуждости природы таланта Солженицына господствующей идеологии и порожденной ею литературе соцреализма, чем в таком по-человечески привлекательном стремлении защитников писателя доказать, что «книга Солженицына стала партийной книгой, воюющей за идеалы народа и революции», или что «любому, кто читает повесть, ясно, что в лагере, за редким исключением, люди оставались людьми именно потому, что были советскими по душе своей, что они никогда не отождествляли зло, причиненное им, с партией, с нашим строем». (С. Маршак, «Правда», 1964, 30 января).
И все же, «Один день Ивана Денисовича» написан так, что его качества неявны, присутствует лишь ощущение невероятной энергии, силы, напора. И – точности. Вся повесть – осторожные, но безошибочные прикосновения к болевым точкам: каждый раз ровно настолько, насколько нужно. Без идеологии. Без положительного героя, хотя именно поиск положительного героя и составляет пафос литературы Солженицына. Но как раз там, где его нет, - лучшая проза: «Один день Ивана Денисовича» и другие произведения.

СКАЧАТЬ РАБОТУ БЕСПЛАТНО - 

А. Солженицын «Один день Ивана Денисовича».
Пространство и время в повести.

В повести Солженицына описан всего один день заключенного Ивана Денисовича Шухова под № Щ-854. Но и этого дня хватит чтобы понять то, какая обстановка царила в лагере, какие существовали порядки и законы, узнать о жизни заключенных, ужаснуться этому. Лагерь – это особый мир, существующий отдельно, параллельно нашему. Здесь совсем другие законы, отличающиеся от привычных нам, каждый здесь выживает по-своему. Жизнь в зоне показана не со стороны, а изнутри человеком, который знает о ней не понаслышке, а по своему личному опыту. Именно поэтому рассказ поражает своим реализмом.
«Слава тебе, Господи, еще один день прошел!»- заканчивает свое повествование Иван Денисович. «Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый».
 Ивана Денисовича в этот день не бьют. Но – всегда могут. «Темно. Страшно. Не то страшно, что темно, а что ушли все, не досчитаются его одного на вахте, и бить будет конвой».
Нет, не побили, обошлось. Вообще день идет благополучно. И поесть удалось, никто не помешал. «Человек выше сытости», говорят? Да, конечно, но вот: «…сквозь лагерные ворота возвращаясь, зэк за весь день более всего обветрен, вымерз, выголодал – и черпак обжигающих вечерних пустых щей для него сейчас, что дождь в сухмень, - разом втянет он их начисто. Этот черпак для него сейчас дороже воли, дороже жизни всей прежней и всей будущей жизни».
И когда кончался этот бесконечный день (один из трех тысяч шестисот пятидесяти трех), «засыпал Шухов, вполне удовлетворенный. На дню у него выдалось много удач». А что это за удачи для человека, которого стремятся свести до уровня бесправной скотины? В карцер не посадили, с ножевкой на шмоне не попался, подработал немного у богатого лагерника и т.д. И до какого же состояния надо довести человека, чтобы он, засыпая, вспоминал такой день, как «ничем не омраченный, почти счастливый»! 
Время для заключенных как бы замерло, закрылось, как закрыты они сами в узком пространстве лагеря: «ходики не стучали – заключенным часов не положено, время за них знает начальство».

Образ автора (Рассказчика? Повествователя?).

Иван Денисович – заключенный номер Щ-854  (первоначально повесть так и называлась: «Щ-854»)  на угольной шахте в Северном Казахстане. И, как Солженицын, он сумел закрепить за собою в лагере одну профессию – каменщика. Бригадир Тюрин, капитан второго ранга Буйновский (в жизни – Бурковский) – все подлинные фигуры: только Иван Денисович сложен из солдата-артиллериста той батареи, которой командовал лейтенант Солженицын, и из лагерника Солженицына. Рассказ об этом дне был, по-видимому, задуман еще в лагере, зимою 1950-1951, но написан в один присест летом 1959.
Солженицын писал: «Мои навыки каторжанские, лагерные». Эти навыки, объясняет его книга, суть: если чувствуешь опасность, опережать удар; никого не жалеть; легко лгать и выворачиваться, «раскидывать чернуху»; наконец привычка верить в плохое. Поведение Солженицына – поведение не телка, а лагерного волка, и надо отдать ему должное: такого рода характер, такие навыки и помогли ему, наверное, выжить в лагере и повести на воле борьбу, какую он повел. Солженицын считал зеков особым племенем – со своей психологией, нравами, языком.
Солженицын изображением лагеря в «Иване Денисовиче» показал, что все механизмы отношений, действующие на воле, уродливо, искаженно, ужасно, но повторены в лагере. И там по-разному ведут себя люди – благородные и угодливые, добрые и злые, и там, в среде, казалось, самых отверженных и уравненных своим несчастьем зеков, возникает своя иерархия, отношения господства и подчинения, свои малые привилегии. Люди несли в лагерь то, чем пропитались на воле, а накопленный лагерный опыт возвращали обратно в «вольную» жизнь. Воспитавшись в правой ненависти к сталинизму, Солженицын незаметно впитал его яды – и поэтому в его книге так много нетерпимости. Со страстным призывом к правде, человечности и добру к нам обращается автор от имени Ивана Денисовича. «Один день» - антропологический этюд, «выжимка» из жизни зэка. Каждое чувство, взгляд, оценка, опасение передано здесь через Ивана. Иван Денисович Шухов, простой каменщик, находчивый и наивный, великодушный и отважный, закаленный испытаниями этой жизни, поступком, действием говорит нам о том, что было главным открытием Солженицына в лагере: человек спасается своим человеческим достоинством. Что же касается «Одного дня Ивана Денисовича», где главный герой бесконечно далек от какой бы то ни было «политики», то можно было полагать, что писатель с болью в душе выдвигает свое понимание и объяснение причин народной трагедии, осуждая пассивность, гражданственную недалекость, как чреватое большими бедами явление.

Главный герой повести.

Главным героем повести Солженицын выбрал крестьянина-солдата Шухова, и это решение – одно из самых глубоких. Иван Денисович Шухов, русский мужик, смекалистый, деликатный и работящий, в ком жестокая эпоха культивирования зависти, злобы и доносов не убила той порядочности, той нравственной основы, что прочно живет в народе, не позволяя никогда в глубине души путать добро и зло, честь и бесчестье, сколько бы к этому ни звали, - во имя чего, во имя какого социального эксперимента, какой игры ума и фантазии – оторван от семьи, от земли, от дела и брошен в огромный барак, населенный другими номерами? Иван Денисович Шухов был осужден на десять лет по сфабрикованному делу: его обвинили в том, что он вернулся из плена с секретным немецким заданием, а какое конкретно оно было – так и не смог никто придумать.  Шухова постигла та же судьба, что и миллионы других людей, воевавших за Родину, но по окончанию войны из пленников немецких лагерей оказались пленниками сталинских лагерей ГУЛАГа. Как человек он не может не вызывать уважения: несмотря на все условия он сумел сохранить доброту, благожелательное отношение к людям, не обозлился, не потерял человечности.
 Характер этого человека есть концентрированное выражение народного характера, вобравшего в себе историю народа. Солженицын воспроизвел характер исторически оптимистичный. Шухов думает: «переживем! Переживем все, даст бог, кончится». Он может трудиться, он все умет и, совершенно неимущий, делится с другими: «У нас нет, так мы всегда заработаем». И эта спокойная, внутренняя сила делает его гордым человеком: он миски чужие лизать не будет, и, хорошо потрудившись, даже к такому человеку, от которого вся жизнь зависит, запросто обращается на «ты» и называет его не уважительно «Андрей Прокофьевич», а как равный – «бригадир». Иван Денисович  - далеко не борец, не активная общественная натура. Это не тот деятельный, убежденный человек, каким является, например, Андрей Соколов из «Судьбы человека» М. Шолохова – простой, рядовой человек, по которому тоже жестоко прокатилась судьба. В Иване Денисовиче много от патриархального крестьянства, что проявляется и в его органическом непонимании людей интеллигентных, и в его неразвитости, «темноте». Да, Шухов крестьянин; да, мечта его – крестьянский труд; да, Солженицын «подсвечивает образ своего героя бликами  Толстовского патриархального идеала: и деловитость отсюда, и аккуратность в шитье и чинке вещей; но в лагерном «вольере», где есть шавки наподобие Фетюкова, породистые гордецы вроде Цезаря и Кавторанга, Шухов живет в «стае», но как бы – наособь. Он все время полубежит, пригнувшись, словно прижав уши по-собачьи, труся и принюхиваясь; но бежит сам по себе. Но главным в Иване Денисовиче было то, что он вырос в труде и трудом живет, - как народ в целом.

Другие персонажи повести.

Позиция писателя, понимание того, как должно быть и как было, определили выбор главного героя. Если представить себе, что главным героем был бы номер Х-123, жилистый старик, двадцатилетник, каторжанин по приговору, который в споре с Цезарем, с гневом говорит: «И притом же гнуснейшая политическая идея – оправдание единоличной тирании». Если бы этот старик повел развитие действия, мы получили бы яркую публицистическую повесть о невозможности убить мысль, убить идею, которой суждено будущее, получили бы книгу во славу мыслящей личности. Если поставить в центр повествования капитана второго ранга Буйновского, получилось бы мрачное торжественное повествование о настоящем несгибаемом коммунисте в плену у своих. Буйновский не старается увильнуть от общих работ, привык все делать на совесть, а не для показухи. Шухов говорит, что он «осунулся крепко за последний месяц, а упряжку тянет». Буйновский не может смириться с произволом караула, поэтому заводит спор с Волковским о статье о статье уголовного кодекса, за что и получил десять суток карцера…
Симпатичен бригадир Тюрин, попавший в лагерь только лишь потому, что его отец был кулак. Для бригады он как отец родной, всегда старается отстоять интересы бригады: получить больше хлеба, выгодную работу. Утром Тюрин дает кому надо, чтобы его людей не выгнали на строительство Соцгородка. Слова Ивана Денисовича о том, что «хороший бригадир вторую жизнь даст» полностью подходят для характеристики Тюрина как бригадира.
Жалость вызывает Алешка-баптист. Он очень добрый, но очень слабодушный – «им не командует только тот, кто не хочет». Заключение для него – это воля Бога, в своем заключении видит только хорошее, он сам говорит, что «здесь есть время о душе подумать». Но Алешка не может приспособиться к лагерным условиям и, по мнению Ивана Денисовича, долго здесь не протянет.
Хваткой, которой не хватает Алешке-баптисту, обладает Гопчик, шестнадцатилетний паренек, хитрый и не упускающий возможности урвать кусок. Он был осужден за то, что носит молоко в лес бендеровцам. В лагере ему прочат большое будущее: «Из Гопчика правильный будет лагерник… меньше как хлеборезом ему судьбы не прочат.
На особом положении находится в лагере Цезарь Маркович, бывший режиссер, который не успел снять своей первой картины, когда попал в лагерь. Он получает с воли посылки, поэтому может себе позволить многое из того, что не могут остальные заключенные: носит новую шапку и другие запрещенные вещи, работает в конторе, избегает общих работ. Хоть Цезарь находится уже довольно долго в этом лагере, его душа все еще в Москве: обсуждает с другими москвичами премьеры в театрах, культурные новости столицы. Он сторонится других заключенных, придерживается только Буйновского, вспоминая о существовании других только тогда, когда он нуждается в их помощи. Во многом благодаря своей отрешенности от реального мира, на мой взгляд, и посылкам с воли ему удается выживать в этих условиях. Лично у меня этот человек не вызывает никаких чувств. Он обладает деловой хваткой, знает, кому и сколько надо дать.
Эти люди, несмотря на все, выживают за счет своего труда. Они никогда не смогли бы избрать для себя путь выживания Фетюкова или Пантелеева. Действительно, каждый выбирает для себя путь выживания, но наиболее недостойный путь – это путь стукача Пантелеева, живущего за счет доносов на других заключенных. Под предлогом болезни он остается в зоне и добровольно стучит оперу. В лагере ненавидят таких людей, и тот факт, что было зарезано трое, никого не удивил. Смерть здесь это обычное дело, а жизнь превращается ни во что. Это пугает больше всего.
Иван Денисович никогда «не был шакал даже после восьми лет общих работ – и чем дальше, тем крепче утверждался» в отличие, например, от шакала Фетюкова, бывшего высокого начальника привыкшего командовать, который не брезгует даже доставать окурки из плевательницы. Это настоящий шакал, живущий за счет объедков других. Лизать чужие тарелки, смотреть человеку в рот в ожидании того, что ему что-нибудь оставят – для него обычное дело. Он не может вызывать отвращения, даже заключенные отказываются с ним работать, называя его монстром. В зоне у него не осталось даже капли мужской гордости, он открыто плачет, когда его бьют за лизание тарелок.
Очень важен для понимания ядра солженицынской философии символ бригады, сквозной для «Одного дня…» и, как любой образ тут, - многосоставный.  Бригада воплощает идею группового взаимного порабощения, куда более надежного, чем порабощение с помощью колючей проволоки. Бригада – такое устройство, чтоб не начальство зеков понукало, а зеки друг друга. Но кроме этого бригада есть форма коллективного единения, ограждающая от внешней лагерной тирании тем, что воспроизводит модель маленькой крестьянской общины.

Центральные эпизоды повести.
Строительство ТЭЦ.

Бригада в момент радостного, упоенного строительства ТЭЦ – это одно, а в момент подневольщины - совсем другое; в первом случае она позволяет каждому личностно проявиться и даже словно поменяться ролями с бригадиром. Во втором случае она уравнивает всех, нивелирует своего рода круговой порукой. Естественно и закономерно, что наиболее ярким, эмоционально насыщенным местом в повести о незаконно репрессированных является трудовая поэма – этюд о строительстве ТЭЦ. Это этюд – не только о талантливости труженика, не только о его мастерстве и о чутком взаимодействии с другими мастерами – нет, он посвящен и радости труда. Блестяще передан все возрастающий ритм общей работы, переходящий в штурм, в аврал, когда вся бригада в бешеном темпе работает на каменщиков-укладчиков. Но вот уже отбой – надо быстро сдавать инструмент, бегом строиться на проверку. Опоздать – могут прибить, могут в карцер посадить. Но не может мастер бросить недоведенный ряд, стынущий раствор. «Шлеп раствор! Шлеп шлакоблок! Притиснули. Проверили. Раствор. Шлакоблок. Раствор. Шлакоблок…
Кажется, и бригадир велел – раствору не жалеть, за стенку его – и побегли. Но так устроен Шухов – по-дурацкому, и за восемь лет лагерей никак его обучить не могут: всякую вещь и всякий труд жалеет он, чтоб зря не гинули.

Спор об Эйзенштейне.

Также одним из центральных эпизодов повести является тот, где заходит спор о правде. Шухов с холоду попадает в теплую прорабскую, где становится свидетелем жесткой полемики между Цезарем Марковичем и стариком-каторжанином об Эйзенштейне. Цезарю в этом споре отведена автором незавидная роль – защищать фильм об Иване Грозном посредством  доводов «от эстетики», подпираемой сомнительными этическими постулатами: да иначе б и не пропустили… и стоит ли переть против рожна? Старику-каторжанину, напротив, роль выпала самая благородная: гневиться на Цезарев эстетизм, отстаивать демократический идеал Правды, отвергать красоту ради красоты: «у Эйзенштейна так много красоты, что уже и не искусство!» Как ни воскликнуть – ага! сколь рано Солженицын начал оттачивать формулы своей будущей Нобелевской лекции! Старик-каторжанин – герой-рупор! Но воскликнуть так нельзя. Потому что спор ведется в тепле. Потому что в дверном проеме, как оглашенный, стоит Шухов. Стоит – и спорящих не интересует. Даже скошенную им для Цезаря кашу берут они так, «будто каша сама приехала по воздуху». И верно истолковать сцену можно только с шуховской точки зрения. Нет правды в словах о красоте самоценной, но нет правды и в словах о правде. И реплика, брошенная в лицо Цезарю стариком-каторжанином – «гнуснейшая политическая идея – оправдание единоличной тирании. Глумление над тремя поколениями русской интеллигенции, - бумерангом возвращается к самому каторжанину. Не предательство это, а расплата, ибо идеалы были революционно-мессианские. И лагерь – расплата. И ладно, коли платит только проигравший; но платой оказалась и судьба Шухова, тысячи таких, как он, по-прежнему не замечаемых эстетически чуткими и правдолюбивыми обитателями прорабской. Отдав Цезарю Цезарево, Солженицын воздает ему по мыслям его.

Диалог о вере Ивана Денисовича с Алешкой-бабтистом.
Иван Денисович с уважением относится к украинским баптистам, и Бога чтит, но от проповеди Алешкиной уклоняется – не может не только войти в чей-нибудь клан, но даже и в сонм праведника. Да и не верит он ни в ад, ни в рай: ему не хотелось бы жить адски плохо или райски хорошо; он мечтает жить именно не плохо, завалившись горошиной в щель и затерявшись иголкой в стоге сена. Он - если уж давать ему какую-то конфессиональную «прописку», похож скорее на раскольника-беспоповца, чем на православного или на баптиста. Все умеющий, крепкий правилами и цепкий умом, он не вписывается в заданный Толстым «каратаевский» идеал именно потому, что не округл, не смирен, не спокоен, не растворен в коллективном сознании, как не растворены в нем все любимые герои Солженицына.

Заключение.

В 1960-1963 годах свет увидел десятки и десятки романов, пьес, повестей, рассказов, стихотворений, посвященных критике культа личности – хороших, плохих, разных. Но повесть Солженицына «один день Ивана Денисовича» явилась самым громким событием 60-х годов. Мне кажется, что только человек, у которого совесть заросла диким мясом, может пройти равнодушно мимо этого произведения. В нем есть нечто большее, чем литература. Но это не жалоба, а спокойное, глубоко взвешенное изображение традиции народа. Где написано, что все великие испытания, из которых складывается история, могут происходить только от внешнего угнетения, войны, голода, эпидемии? Это было бы слишком просто.
Рассказ бригадира Тюрина, в котором я вижу кульминационный пункт всего повествования, объясняет нам, что это не так. Здесь целая философия истории.
Мне нравится, что автор не изображает никаких чрезвычайных ужасов. Он никому не подражал, но его Иван Денисович как будто вышел из произведений классической русской литературы, чтобы жить в наше время. На этого «работягу» можно положиться, и он многому может научить – более важному, чем-то, что можно извлечь из произведений Хемингуэя и Камю. Как ни тяжело все, что описано в повести «Один день Ивана Денисовича», она вызывает ни сомнение, а прилив мужества, Эта повесть – убедительный пример того, как большая правда переходит во множество малых правд, именуемых художественной формой. Автор также умен и глубок в своей психологической живописи и в своем выборе каждого слова, как и в общем взгляде на жизнь.

Список использованной литературы.

1.    Карякин Ю. Эпизод из современной борьбы идей. – Достоевский и канун 21 века. М., 1989.
2.    Вальт П., Геннис А. Поиски жанра. – «Октябрь», 1990, № 6.
3.    Архангельский А. О символе бедном замолвите слово. – Литературное обозрение, 1990, № 9.
4.    Нива Ж. Солженицын. – Дружба народов, 1990, № 5.
5.    Лакшин. – Знамя, 1990, № 6,7.
6.    Вознесенский Т. Лагерный мир А. Солженицына. Тема, жанр, смысл. – Литературное обозрение, 1999, № 1.