СКАЧАТЬ РАБОТУ БЕСПЛАТНО -
Для государственного самосознания византийского социума, проблема которого лишь косвенно затрагивалась в литературе, была характерна неприязнь к латинянам, образ «себя» и «других». В отличие от Запада византийское самосознание до XIII в. не может быть названо этническим, оно по своему содержанию отражало самоидентификацию государства и города, прежде всего Константинополя.
С XIII в. можно говорить о появлении этнической природы государственного самосознания Византии. Это связано с тем, что эллины начинают играть роль суперэтноса, распространяется эллинский патриотизм, восходя¬щий еще к традициям Псевдо-Дионисия Ареопагита. Однако доминиру¬ющую роль в Византии по-прежнему играло государственное самосознание, отражавшее самоидентификацию сильного государства с четкой политико-правовой доктриной, центростремительными тенденциями, определяющи¬ми настроение элиты. Кроме того, это самосознание по своим основным параметрам, как и ранее, совпадало с самосознанием города .
Одной из особенностей византийской цивилизации была значительная специфика города, относимого М. Вебером к античному типу. В городе своеобразно сочеталось развитие денежного хозяйства и государственной регламентации производства. Известно, что на средневековом Западе городское население составляло корпорацию, противопоставлявшую себя сеньорам и ведущую с ними борьбу, в ходе которой формировалось гражданское самосознание как понимание свободы, послужившее в новое время прообразом борьбы за гражданские права и конституцию.
В Византии город имел аристократический характер. Город, прежде всего, Константинополь, являлся моделью империи. Здесь иудаистская идея единства народа и власти, симфония церкви и государства, целостный характер метафизически-мистической картины мира в значительной мере препятствовали кристаллизации устойчивых форм самосознания отдельных городских слоев, форм, способных функционировать не только на уровне саморефлексии и самоидентификации, но и менталитета. В этом плане существовали лишь временные отклонения от устойчивых образцов. Они возникали и исчезали, отражая развитие событийной истории и соответствующую рефлексию на уровне разных видов ментальности, тогда как ведущие компоненты самосознания, такие, как идея превосходства ромеев, отрицательное отношение к латинянам, эллинский патриотизм, преимущественная роль личных, а не поземельных связей с императором, значение, придаваемое государственной службе, т. е. престиж бюрократии, определяли особенности социального поведения элиты, центростремительные тенденции.
Эти качества государственно-городского самосознания можно рассматривать как атрибуты цивилизации, тогда как некоторые другие в разные периоды формы самосознания разных социальных групп следует оценить как идеологии, имеющие к тому же иногда маргинальный характер. Примерами таких идеологий являются самосознание партий цирка в раннем Константинополе. К тому же ряду явлений принадлежит выражение социа¬льных и политических интересов разных слоев горожан в период гражданс¬кой войны XIV в. и т.д. Более устойчивый характер имела идеология провинциальных, как правило, небольших городов, проявлявшаяся в борьбе горожан с налоговым гнетом и выступлениях против налоговых сборщиков. В ходе такой борьбы обнаруживалось размежевание между богатыми, средними и бедными горожанами. Однако эта борьба была эмоционально-психологической реакцией на ситуацию, не поднимающейся до уровня цивилизационных факторов. Духовно-идеологическое и политическое противостояние Иоанна Кантакузина и его противников в период I гражданской войны XIV в. также отражало конкретную логику событий, борьбу за власть.
Хотя рядом ученых констатировались черты сходства этих событий с проявлениями городских движений на Западе, в целом данная ситуация в Византии также отражала событийно-исторический уровень развития и соответствующую рефлексию.
Сказанному не противоречит тот факт, что политическая борьба XIV в. происходила в обстановке обостренных мировоззренческих диспутов между исихастами и гуманистами. Эти дискуссии, завершившиеся победой исихазма, способствуя развития византийского самосознания, отражали развитие цивилизации. В итоге диспутов совершенствовались представления о цело¬стности картины мира - важнейшем факторе воспроизводства цивилиза¬ции во времени.
Не исключено, что в условиях интенсификации процесса феодализации в конце XIV-XV в. некоторые временные формы византийских политичес¬ких идеологий могли бы оказаться исторически перспективными и, следова¬тельно, исторически альтернативными по отношению к государственно-этническому по содержанию и городскому по форме византийскому самосо¬знанию, отражавшему в каждый временной момент уровень византийской цивилизации. Но политическая гибель Византии в середине XV в. не позво¬ляет провести соответствующий анализ .
Тождественность городского, этнического и государственного самосоз¬нания в Византии определялась аристотелевской идеей города-государства. Византийское государство, хотя и восходило к режиму домината и от¬личалось от античных полисов, одновременно рассматривалось как обще¬ственный договор. Это проявлялось в том, что император формально выбирался всем народом. В рамках политической доктрины, вслед за Аристотелем, полагали что ячейку общества составляла семья, семьи объединялись в полисы, последние - в государство.
Византийская цивилизация, традиционно рассматри¬ваемая как явление относительно устойчивое во времени, сложный и проти¬воречивый синтез античных и христианских элементов цементировалась целостной специфической картиной мира, обусловившей возможности сня¬тия с помощью политики властей антиномий мировоззренческого и социа¬льного характера и, соответственно, создающей условия для доминирова¬ния центростремительных тенденций.
Восточное влияние, в том числе влияние ислама, в большей мере отразилось на развитии византийской культуры и черт повседневности, чем на структуре цивилизации, т.е. факторов, отличавшихся длительной ин¬вариантностью. Именно в этом плане интересна роль регионов, входивших в разные периоды в состав византийской государственности или соприкасавшихся с ней и являвшихся центрами встречи культур: арабский мир, Сирия, Иран, Египет. Такова же роль славянских регионов: Болгарии, Сербии, а также Армении, не только воспринявших воздействие визан¬тийской цивилизации, но и оказавших определенное влияние на состояние византийских структур повседневности.
2. Византия и Русь
2.1 Взаимоотношения Византии и Руси
Отношения империи с Русью закономерно пережили и период расцвета, пришедшийся на X столетие, и эпоху постепенного угасания, явственно обозначившуюся в середине XI в.
После смерти Ярослава Мудрого (1054) Русь постепенно превраща-лась в своеобразную федерацию княжеств, лишь номинально зависи¬мых от киевского князя. Неизбежным следствием развития удельной системы были усобицы за передел земель княжеств и самих княжений, и, прежде всего, - за право на киевский престол. Колыбель русской го¬сударственности Киев стал сходить с арены как средоточие богатств Руси, ее военно-политической мощи и блеска ее культуры. Существо¬вал лишь один фактор, властно диктовавший в последней четверти XI-XII в. князьям Руси необходимость хранить воинское единство и при¬знавать организующую роль Киева. Этот фактор - половецкая угроза, нависшая почти на полтора столетия над Русью и все еще недостаточно оцененная в историографии. В 1091 г. половцы грозили гибелью также и Византийской империи. Перманентное давление половцев на русские земли временно вызвало противодействие центробежным силам. Не слу¬чайно с ослаблением половецкой угрозы тенденцию к полному обособле¬нию от русской федерации первыми проявили именно те политические центры, которые менее всего страдали от половецкого разбоя. В целом однако, внешняя политика Древней Руси (в том числе и в отношении к Византии) утратила былое единство. Любое русское княжество осуще¬ствляло независимую от Киева внешнюю политику. В отношениях с Ви¬зантией для всех их общую существенную роль играл все тот же поло¬вецкий барьер, плотность которого намного превосходила печенежский X-XI вв. и по протяженности, и по своей политической структуре.
Процессы социально-экономического развития, сходные с теми, которые происходили на Руси, не привели в империи ХI-середины XII в. к столь же масштабному политическому дроблению. Реформировав аппарат центральной власти, мобилизовав силы военной землевладель¬ческой знати и среднепоместных военных, как и ресурсы провинциаль¬ных городов, представители новой (военной) группировки господству¬ющего класса, овладевшие престолом, Комнины (1081-1185 гг.) вре¬менно преодолели глубокий кризис 2-й половины XI в., остановили наступление врагов и даже перешли в наступление .
Политика Византии в отношении Руси приобрела маневренный характер: она стала разной относительно разных русских княжеств, варь-ируя от тесного союза до полного разрыва в зависимости от перемен в соотношении сил на Руси и изменений во внешнеполитической обста¬новке. Угроза непосредственного нападения русских на империю прак¬тически исчезла уже в последней четверти XI в., и задача византийской дипломатии все более сводилась к попыткам привлечь Русь к борьбе с врагами империи в Центральной Европе и на севере Балкан и к удер¬жанию русских от участия во враждебных Византии коалициях. При этом одним из наиболее важных принципов византийской политики заключался в стремлении проводить, сколь возможно, постоянный курс на сохранение дружественных связей с Киевским княжеством как с са¬мым старшим в русской иерархии княжеств и на упрочение тесных союзных отношений с Галицкой Русью как самым близким территори¬ально и самым реальным военным союзником. Вторая задача (союз с Га¬личем) представлялась империи столь важной, что ради нее (и только ради нее) она могла пренебречь первой (дружественными связями с Ки¬евом), если достижение обеих целей одновременно оказывалось невозможным.
Крайняя скудость данных о русско-византийских отношениях в кон-це XI-первой половине XII в. и самый характер этих данных позволя¬ют думать о новом периоде неблагополучия в традиционных связях двух стран, что нелегко объяснить лишь чрезвычайными внутренними и внеш-ними трудностями, переживавшимися обеими сторонами. Вопреки крайней опасности, в которой империя оказалась в 80-90-х гг. XI в., Алексей I, обращаясь на Запад с просьбами оказать империи помощь практически на любых условиях, даже не попытался обратиться за нею к русским, с которыми на этот счет существовали специальные соглашения и которые неоднократно оказывали Византии экстраординарную военную поддержку (988-989, 1016 и 1047 гг.), не говоря уже о языческой эпохе и об обязательствах русских постоянно защищать византийские колонии в Крыму и присылать воинов для рус¬ских воинских соединений, служивших в самой империи.
Положение варяго-русов в империи во 2-й половине XI в. теряло былую стабильность: пользовавшиеся благоволением ближайших преемников Василия II Болгаробойцы, они впали (хотя и временно) в немилость при Константине IX Мономахе, затем оказавшиеся в фаворе при Константина X Дуке, они испытали недоброжелательство Романа IV Диогена .
Еще сложнее складывалась вокруг них ситуация в правление Миха-ила VII Дуки (1071-1078). Варяго-росы стали проявлять открытое не-довольство, вплоть до вооруженных антиправительственных выступле¬ний. С осени 1077 г. до лета 1079 г., во время междоусобий (за трон бо¬ролись сразу три узурпатора), варяго-русы оказались втянутыми в два мятежа против законной власти: сначала значительная часть варяго-русского корпуса, несшая службу вне столицы, в европейских провин¬циях империи, примкнула к войскам узурпатора Никифора Вриенния, пытавшегося отнять власть у Михаила VII Дуки. А через год, уже после воцарения нового удачливого узурпатора - Никифора III Вотаниата, другая часть стоявших на Балканах варяго-росов оказалась в составе войск еще одного претендента на престол империи - Никифора Васи-лаки. При этом гвардейская столичная часть варяго-русов, служившая во дворце императора и еще хранившая верность законному императо¬ру (им был тогда Михаил VII), безуспешно пыталась через своих тай¬ных посланцев в лагерь Никифора Вриенния вернуть своих соотечественников к послушанию высшей власти. (Их замирение произошло в начале правления Никифора III Вотаниата, 3 апреля 1078 г. вступив¬шего победителем в Константинополь).
Возможно, однако, что имперские политики на Босфоре сознавали также, что Русь в этот период изнемогала в борьбе с половцами, одновременно ослабляя и напор кочевников на балканские владения империи. Знаменательно, однако, что русские и византийцы ни разу не попытались согласовать свои удары по половцам. Создается впечатление, что русские иногда своими походами вынуждали половцев откатывать¬ся на юго-запад, в пределы империи, а византийцы гнали их обратно на Русь.
При всей сложности ситуации на Руси и при всей претенциозности мировосприятия византийских политиков и дипломатов внешнеполитический курс империи в отношении Руси был всегда сугубо практич¬ным. Поэтому причины ослабления традиционных связей следует искать в ущемлении вполне реальных интересов одной из сторон. Сопоставив известия письменных источников и результаты археологических изыс¬каний в Крыму и Приазовье, Литаврин считает возможным предполагать, что одной из важных причин этого могло быть происшедшее в конце XI в. утверждение византийского господства в принадлежавшем до этого Руси Тмутараканском княжестве, обусловленное в конечном итоге ослаблением или даже разрывом коммуникаций, связывавших княже¬ство с Русью.
Захват Тмутаракани Византией ухудшил отношения Руси с импе-рией, скорее всего, на все правление Алексея I. Вплоть до воцарения Иоанна II Комнина нет известий о каких-либо обоюдных дружеских контактах властей, кроме церковных. Согласно описи имущества рус¬ского монастыря на Афоне Ксилургу от 14 декабря 1142 г., обитель, находившаяся под патронатом киевского князя, выполнявшая важные для властей Руси общественно-политические и культурные функции и некогда процветавшая, давно находилась в запустении: ее строения и меблировка были жалкими и пришедшими в упадок, запасы продоволь¬ствия мизерными, казна пустой, документы о правах и привилегиях утраченными.
Теряя свои позиции в Крыму и в Приазовье, Русь стала гораздо бо-лее настойчиво стремиться упрочить свое влияние в междуречье Днест¬ра и Серета и в нижнем Подунавье. Эта область - ворота между Карпа¬тами и морем, через которые в течение столетий кочевники (в XI-XII вв. это были печенеги и половцы) устремлялись на Балканы. Византия не имела сил вынести свои границы к северу от нижнего Дуная, и полити¬ческий вакуум в этом регионе могли тогда заполнить только русские - только они могли мешать кочевникам вторгаться на Балканы, не про¬пуская их к Дунаю или нанося им удары в спину. К тому же, поскольку упрочить здесь свои позиции старалась прежде всего Галицкая Русь - потенциальный союзник Византийской империи, она скорее благопри¬ятствовала этому, чем препятствовала. Столкновение русских и визан¬тийцев на Дунае в 1116 г. можно поэтому рассматривать не как след¬ствие обострения противоречий между Русью и Византией именно в нижнем Подунавье, а как закономерную реакцию русских на события в Тмутаракани.
Ответные военно-политические демарши обычно почти подобны тем, которыми они были вызваны. Если Алексей I освободил сосланного в Византию Олега - врага киевского князя, женил его на знатной гре¬чанке, помог вернуться к политической жизни и восстановить свои пра¬ва и в качестве вознаграждения занял уступленную ему Олегом Тмута¬ракань, то Владимир Мономах помог сосланному в крымские владения византийскому авантюристу Лжедиогену, выдал за него свою дочь, под-держал его поход против Алексея I на Балканы в 1116 г. и занял не¬сколько византийских городов на Дунае.
Эта акция - совсем не простой пограничный конфликт: брак Лже-диогена с дочерью великого князя свидетельствовал об отказе Влади¬мира признать законными права на императорский престол Алексея I Комнина - узурпатора, свергнувшего законного государя. Для подоб¬ной позиции полугрека Владимира Мономаха к византийскому двору нужно было иметь в то время достаточно веские основания.
Упрочение влияния Руси в нижнем Подунавье Литаврин связывает именно с походом на Дунай в 1116 г. Впоследствии это влияние осуществляла, по преимуществу Галицкая Русь. Оно не переросло в организационные формы политического господства, но было в XII в. временами опреде¬ляющим. Важную роль при этом сыграл тот решительный перевес, ко¬торый был достигнут русскими в борьбе с половцами в первой четверти XII в., когда наметилось новое потепление в русско-византийских от¬ношениях .
В области торговых связей двух стран в конце XI-XII в. произошли не менее крупные перемены, чем в сфере политической. Хотя и днеп-ровский и азово-донской пути продолжали служить важными торговы¬ми артериями, постепенно все большее значение приобретал более ко¬роткий и безопасный путь, развитие которого следует, видимо, тесно увязывать с попытками русских утвердиться на нижнем Дунае, о чем только что сказано, и с уплотнением половецкого барьера в низовьях Днепра и Северского Донца. Этот путь вел из Галиции к границам им¬перии и по морю и по суше, через болгарские земли. Торговых дорог с Руси через Болгарию было даже несколько, имелись и специальные подворья для русских купцов в Болгарии.
Некоторые изменения претерпел и состав вывозимых с Руси в импе-рию товаров - он стал более разнообразным и широким. Именно от XII в. имеются бесспорные данные о спросе в Византии не только на рус¬ское сырье, но и на ее ремесленные изделия, в том числе художествен¬ные. Напротив, удельный вес произведений византийского ремесла в спросе русских заметно упал - многие из изделий они научились про¬изводить сами с не меньшим успехом. Сравнительно с XI в. специфи¬кой русско-византийских торговых связей можно считать для этого вре¬мени также новое возрастание роли работорговли, стимулируемой оже¬сточенными русско-половецкими войнами, усилившимся спросом на рабов в странах мусульманского Востока и трезвым расчетом итальян¬ских купцов, взявших в свои руки торговые коммуникации в черномор¬ском бассейне и на востоке Средиземноморья. Половцы сбывали им русских пленников у портов Северного Причерноморья, русские же использовали с этой целью крупный рынок на нижнем Дунае и в самом Константинополе. Важной особенностью нового этапа торговых связей с Византией было вовлечение в них гораздо большего числа русских городов.
Но гораздо важнее установить степень взаимной заинтересованности Руси и Византии в торговле друг с другом. К середине XI в. такого рода интерес империи заметно упал, и свои торговые уступки русским она делала в основном из политических соображений. Напротив, для рус¬ской стороны вплоть до середины XII в. торговля с Византией имела по-прежнему серьезное экономическое, социальное и политическое значе¬ние, и обеспечение для нее выгодных условий оставалось одной из важ¬ных задач государственной власти.
С рубежа XI-XII вв. положение стало меняться для обеих сторон - и меняться в прямо противоположных направлениях. Внешние торго¬вые связи Руси приобрели значительно больший размах - она торго¬вала уже почти со всеми странами Европы; рынок империи перестал служить преимущественным источником высокосортных товаров и предметов роскоши. Кроме того, подъем на Руси городов и собственных ремесел необычайно расширил емкость внутреннего рынка и спрос на местное сырье. Его доля, предназначенная к экспорту, относительно объема валового продукта резко уменьшилась. Снизиласьи «византий¬ская доля» в общем объеме вывозимого Русью сырья. К тому же с кон¬ца XI в. в торговле в самой столице империи, а затем и во всем черно¬морском бассейне все более возрастало значение венецианцев и генуэз¬цев, суда которых встречались во всех черноморских портах. Условия русской торговли в Константинополе уже не могли быть прежними - привилегии империя предоставляла теперь, начиная с Алексея I, не рус¬ским, а итальянским купцам. Недаром теперь русские товары везли караванами не в столицу на Босфоре, а в Фессалонику. Наконец, сами русские князья уже не прилагали в новых условиях в своей внешней политике прежних усилий для защиты привилегий своих купцов. На¬против, потребности Византии в привозном продовольствии с Понта возросли в XII в., ибо империя утратила сначала в Азии, а затем и в Европе несколько важных ресурсопоставляющих провинций. Но русские все меньше и меньше снабжали византийцев сырьем и продуктами - эта роль почти целиком перешла к итальянцам. Иначе говоря, объективно потребность в торговле с русскими у империи росла, но ее правители, как и князья Руси, не могли обеспечить для этого необходимых усло¬вий. Такой стимул, как взаимовыгодная торговля, практически выпал из числа факторов, обусловливавших формирование и функциониро¬вание системы русско-византийских отношений. По выражению Кучеры, X «героический век» русско-византийской торговли канул в веч¬ность .
Иной характер стали приобретать и другие формы традиционных контактов двух стран, в частности - заключение брачных контрактов и присвоение почетных титулов, которыми империя награждала пра¬вителей вступающих с нею в сношения стран. Наибольшее количество браков между представителями правящей династии Руси и знатными византийцами приходилось, как полагают, именно на XII в.
Среди средств политического воздействия на Русь в распоряжении Византии во 2-й половине XI-XII в. сохранилось лишь одно - русская церковь, официально зависимая от константинопольской патриархии. В последнее время в историографии все чаще ставится вопрос о крити¬ке старых, но весьма живучих концепций о роли в судьбах Руси ее цер¬ковных связей с Византией. В результате, все чаще высказываются вполне обоснованные возражения против традиционного преувеличе¬ния роли византийских иерархов в истории домонгольской Руси. Юри¬дические связи, которые привязывали Киев к Константинополю, не гарантировали империи политической супрематии на Руси. Но ведь и сами византийские деятели не рассматривали их как такого рода гарантию. Лишь в условиях непосредственного соседства христианизация, осуществленная духовенством империи, и церковная зависимость от нее могли иногда подготовить почву для политической супрематии и даже аннексии. В отношениях же с русскими империя в лучшем случае стремилась к утверждению политического влияния, главной целью которого было добиться благожелательной позиции Руси к империи и отвлечь русских от союза с врагами Византии.
Самим византийским политическим деятелям было чуждо представление о верховенстве духовной власти над светской - возникавшие в империи идеи такого рода неизменно терпели поражение при попыт¬ках их воплощения. Ни в одном столетии за одиннадцативековую исто¬рию империи церковь не находилась в столь униженном положении, как в конце XI-XII в., когда сменилось более 20 ее патриархов. Васи¬леве нередко третировал главу церкви, о чем отлично знали на Руси. Невозможно поэтому допустить, чтобы греческий митрополит в дале¬кой стране мог навязывать свою волю киевскому или какому-либо ино¬му князю.
Византия в XII в. была в целом более заинтересована в единстве, чем в ослаблении распадающейся на уделы Руси, что подтверждается и фак-тами церковной истории. Империя никогда не имела иных политиче¬ских (и даже канонических) оснований отказывать сильнейшему среди русских князей Андрею Боголюбскому, князю Владимиро-Суздальскому, в учреждении новой митрополии, кроме одного - опасения со¬действовать своим согласием росту усобиц на Руси.
Сплошь и рядом феодальная раздробленность Руси не увеличи¬вала, а ослабляла возможности византийского влияния. Неустойчи¬вость внутренней ситуации на Руси дезориентировала византийских политиков: она в корне противоречила идеологии имперской автокра¬тии и сложившимся в империи традиционным представлениям о Руси. События здесь порой развивались столь стремительно, что имперский двор не успевал их учитывать при определении своего дипломатического курса. Рассчитывать на то, что влияние империи на Русское государ¬ство - «федерацию княжеств» - станет всеобщим, было невозможно: становясь союзником одного княжества, Византия неминуемо должна была придерживаться неблагоприятного курса к другому, враждебно¬му первому (стремясь избежать этого, империя попросту прерывала контакты).
Итак, вплоть до середины или даже последней трети XI в. система договорных отношений Византии и Руси охватывала все сферы внешних сношений обеих стран и была для них обязательной также в целом. К XII в. эта система ушла в прошлое. Она отмерла незаметно и для Руси, и для империи: жизнь исключила ее необходимость. Ранее в основе рус¬ско-византийских отношений лежала взаимная заинтересованность сто¬рон друг в друге. Византийцы остро нуждались в русской военной по¬мощи. В основе согласия Руси оплачивать кровью добрые отношения с Византией лежало стремление возвысить свой международный престиж дружбой с великой империей и получить исключительные торговые льготы на ее рынках, в особенности - в Константинополе. В XII в. Русь уже не имела возможности защищать северочерноморские колонии Византии, утратив там свои владения и будучи отрезана от юга полов¬цами.
Кроме того, Русь не была расположена в эпоху усобиц и половецкого натиска расточать свои воинские силы. Договоры о взаимопомощи уже не могли быть всеобщими для Руси, а значит, и для Византии они уже не могли гарантировать военную поддержку в прежних масштабах. Существовали также и факторы, ослаблявшие интерес самой империи к военной помощи Руси. Империя гораздо больше нуждалась в том, чего Русь не имела, - в военном флоте, которым рас¬полагали итальянские города-республики. Отряды иноземных наемни¬ков (в том числе русских, постепенно все более «разбавляемых» англо¬саксами) еще сохранялись в византийской армии, но их формирование осуществлялось уже без участия в этом деле правителей тех стран, из которых стекались наемники. На смену общерусским договорам с Ви¬зантией пришли союзы и соглашения с нею отдельных княжеств раздробленной Руси, подчиненные конкретным задачам, непрочные и кратковременные, зависящие от нестабильной и изменчивой международ¬ной и внутриполитической ситуации в обеих странах.
Итак, Византия и Русь в канун катастрофы, постигшей эти восточно-христианские государства в первой половине XIII в., связанные традиционными дружескими узами во всех сферах общественной жизни, в си¬лу конкретного хода исторических событий, ведших ко все большему затуханию политических контактов, даже не попытались объединить свои усилия для преодоления надвигающейся опасности. С середины XII в. Византия стремилась к осуществлению амбициозных планов в центре Европы. Забыв о действительно грозной и лишь временно дре¬мавшей угрозе с Востока, воюя за подчинение венгров, препятствуя осво¬бождению от ее власти южных славян и мешая упрочению их незави¬симых государств, Византийская империя получила смертельный удар оттуда, откуда не ожидала, - от крестоносных полчищ, явившихся с христианского Запада. Русь изнемогала в усобицах и в борьбе с поло¬вецкими нашествиями. Объективно она оказала Византии (и вообще всей Европе) неоценимую услугу, сковав один из мощных потоков агрес¬сии тюрок, устремившихся из глубин Азии по берегам Черного моря к горлу византийской столицы на Босфоре. Но за насущными повсед¬невными тревогами Русь, как и Византия, не успела заметить главного врага, неожиданно в 20-х гг. XIII в. выросшего за спиной врагов при¬вычных.
2.2 Заимствование на Руси византийских культурных ценностей
Византия желала утвердить на Руси не только идеологи¬ческое, но и политическое влияние. В источниках, однако, нет прямых свидетельств о каких-либо особых, преследующих эту цель акциях пра¬вительства и церкви империи, которые были бы выгодны только визан¬тийцам и обременительны и невыгодны для Киева. От каких-либо опро¬метчивых попыток активного давления на Русь империю удерживали два фактора. Во-первых, опасение перед возможной попыткой реставра¬ции язычества на Руси (как это имело место в Киеве и в Болгарии столе¬тием раньше). Несомненно, по крайней мере, в течение всего правления Владимира имел место период чрезвычайной терпимости к далеким от христианского благочиния нормам поведения высшей знати Руси и са¬мого князя. Миссионерская практика империи считала такую снисхо¬дительность неизбежной и тактически оправданной. Во-вторых, вполне реалистически мыслящие византийские дипломаты понимали, что по¬пытки диктовать Киеву свою волю, не имея возможности подкрепить ее материальными средствами, абсолютно бесперспективны. Некоторые выгоды от союза с империей не могли заставить Русь поступиться свои¬ми интересами.
Но даже в ходе первых десятилетий после крещения, во время духовного «учительства» греков, достаточно явственно прослеживается избирательность в подходе русских к усвоению элементов византийской цивилизации. Наиболее точно, «адекватно» воспринимались те стороны византийской культуры, которые были неотъемлемыми атрибутами христианского вероучения, канонического права, организации церкви и отправления восточно-христианского культа. Именно в этом отноше¬нии осуществлялся двусторонний контроль высшей светской и духов¬ной власти.
В частности, при определении заимствуемых духовных приоритетов, помимо четко очерченного круга совершенно необходимой богослужеб-ной литературы, в числе проникавших на Русь в старославянском пере-воде или переводившихся на Руси богословских сочинений оказывались, как правило, только труды классиков религиозной ортодоксии раннехристианской эпохи. Труды теологов-современников (живших в IX-XII вв.) в целом оставались на Руси неизвестными. Возможно, по¬добный подход определялся сознательными целями русской духовной и светской власти: в эпоху далеко не идиллического процесса утверж¬дения новой религии среди широких масс языческого населения пра¬вящие круги считали целесообразным обращаться к апробированным временем богословским трудам, сыгравшим крупную роль в победе хри¬стианского вероучения в самой Восточноримской империи. К усвоению теологических тонкостей богословских сочинений Х-ХП вв. русское общество было совершенно не готово и впоследствии надолго оставалось равнодушно. Сам высший византийский клир воздерживался от реко¬мендаций неофитам новейших сочинений византийских богословов, так как их труды еще не были освящены церковной традицией и «источали» пыл неостывших дискуссий, опасных для нестойких в вере умов вчераш¬них язычников. Не исключено, что подобного рода селекция и «очищение» репертуара переведенных на старославянский книг были осуществлены греческим духовенством Болгарии во время византийского господства .
Византийское влияние обнаруживалось тем ярче, чем слабее была развита та или иная отрасль русской культуры в дохристианскую эпо¬ху. Такой отраслью, например, было монументальное каменное зодче¬ство, которое Русь активно осваивала в XI в., следуя в целом нормам византийского столичного канона. Стала оформляться, по-видимому, к концу XI в. и собственная живописная школа на Руси.
Тесные связи с Византией стимулировали быстрый прогресс русско-го прикладного искусства. Византийские мастерские по производству смальты для мозаик и художественного стекла существовали в Киеве уже на рубеже X-XI вв., а через столетие русское стекло конкурировало с византийским.
Сколь ни велик был авторитет римско-византийской юриспруден¬ции, влияние детально разработанного светского права империи на древ-нерусское осталось в XI-XII вв. весьма поверхностным - оно не отве¬чало сложившимся на Руси нормам со¬циальной и общественной жизни. Ко времени организации церкви на Руси здесь уже сформировались все основные государственные струк¬туры управления, суда и фиска. Видимо, с этим связано и отсутствие на Руси после крещения официального церковного акта вокняжения. Со¬храняли силу также обычаи кровной мести и неучастия церковных вла¬дык в княжеских съездах. Система наказаний в новом церковном пра¬ве на Руси была заимствована из княжеского права. Отнюдь не визан¬тийской оказалась и структура епископий: их было мало, и они были необычайно велики территориально.
Знакомясь с церковным преданием об истории человечества, русские книжники переосмыслили место Руси в современном им христианском мире. Историоописание, подобное созданному на Руси жанру летопи¬сей, не получило развития в Болгарии, а значит, не было заимствовано вместе со староболгарской литературой. Поэтому, следует полагать, что прототипом русской летописи могли послужить только соответствующие жанры византийской историографии, а это предполагает прямое (без болгарского посредства) знакомство с нею русских. На Руси, однако, этот жанр подвергся переработке и разви¬тию, сделавшим его ярким проявлением собственно русского творче¬ского гения.
Византийцы стремились утвердить в мире (и иногда не без успеха) мысль о том, что существует единственная идеальная политическая система и только приобщение к ней способно дать полную легализацию власти государям других стран; в противном случае они оставались вне цивилизованной христианской ойкумены. Имперская доктрина предусматривала политическое верховенство над всеми странами ойкуме-ны, в особенности - над принявшими от нее христианство. Но эта по¬зиция с самого начала, уже в Болгарии, встретила отпор. Полагают, что и в отношениях с Древней Русью этот идейно-политический конфликт нашел яркое выражение в инциденте с назначением (или избранием) в 1051 г. Илариона митрополитом Киева и с последующим (едва через год) его отстранением от кафедры.
«Повесть временных лет» сообщает в связи с этим об Иларионе: «По-стави Ярославъ Лариона митрополитомъ русина въ святой Софьи, собравъ епископы» . Свидетельство это обычно толковали в том смысле, что князь по личной инициативе, незаконно с точки зрения каноничекого права, своей (светской) властью поставил главу русской церкви без волеизъявления константинопольского патриарха. В этой акции усмат-ривали отзвук оппозиционных империи настроений в окружении Яро-слава, «самовластца Русской земли» . Отстранение же Илариона от мит-рополичьей кафедры большинство ученых рассматривали как уступку Ярослава императору и возвращение к обычному порядку приема на киевский митрополичий престол греческого иерарха.
В течение одного столетия Русь превратилась в одну из развитых цивилизованных стран Европы. Она располагала теперь собственным контингентом образованных людей не только в кругах духовенства, но и в светской среде. «Учительная» роль греков в основном закончилась. Официальные культурные связи по официальной линии приобрели преимущественно церковный аспект.
3. Византийское наследство и Московская Русь
В течение нескольких веков отношения Византии и России были достаточно необычны.
Восточной Римской империи в истории выпала уникальная судьба. Арабские завоевания в считан¬ные годы покончили с Христианским Востоком, и Византия оказалась форпостом христианской (то есть отныне - западной, европейской по преимуще¬ству) культуры, выдвинутым далеко в исламское море. В таком качестве Византия была обречена: уже в начале тысячелетия она не имела сил сопротивлять¬ся врагам, спокойно подходившим к воротам Константинополя. И ромеи понимали ситуацию, это яс¬но хотя бы из сохранившихся церковных византий¬ских песнопений. Но обречённая Византия остава¬лась авторитетным и влиятельным в церковном, культурном, дипломатическом плане государством. Силы, чтобы хорошо «пристроить» напоследок глав¬ную свою ценность - Православие, у Византии ещё были (а влияние византийской Церкви оставалось весьма сильным и в XVII веке, когда самой Византии давно уже не существовало).
Византийское церковно-государственное миро¬воззрение сделало вопрос о православном наследст¬ве главной своей проблемой. Так сказать, «стратегической»: были и текущие дела, но к XIII веку, ко времени первого падения Константинополя, их преходящесть сомнений уже не вызывала. Крестонос¬цы, дважды с небольшим интервалом бравшие го¬род, ушли; но «прецедент» создан, даже прекрасно укреплённая столица более не неприступна. Вскоре после этого Русь попадает под власть Орды - но собственно у Византии безопасных земель уже не оста¬лось, а безграничные русские просторы окончатель¬но покорить нельзя.
И XIII-XIV века становятся временем борьбы Церкви за объединение Руси. Обычно говорят «Рус¬ской церкви»; но её тогда ещё не существовало, лишь со второй половины XV века можно говорить о са¬мостоятельной церковной политике Руси. Визан¬тийская церковь единила из метрополии - Константинополя одну из своих провинций - далёкую Русь .
Возникает вопрос: но неужели не было при этом своей роли и у Рос-сии? Была: ещё в 1380 году константинопольский патриарх Нил пообещал Москве, что митрополитов в будущем будут ставить только по представлению Великой Руси. Греки обещания не сдержали - Москва даже не добивалась его выполнения. Рус¬ская церковь стремилась к самостоятельности. Но она ограничивалась нажимом на греков снизу, не по¬мышляя при этом сломать иерархический церков¬ный строй Вселенского патриархата. Москва не воспользовалась столь удобным случаем порвать с Константинополем, как его участие в заключении Флорентийской унии. «Латинизация» церковной службы вернувшимся с Ферраро-Флорентийского собора митрополитом Исидором повергла москов¬ский народ в «трёхдневный столбняк молчания». Но верхи всячески старались смягчить положение. Поведение Исидора церковь и князь объяснили его личным отступничеством (хотя уже знали, что дело обстоит не так). Затем грекам была послана заведо¬мо бессмысленная жалоба на их ставленника, вы¬полнявшего их волю. Сам же арестованный Исидор получил возможность «бежать» из-под стражи на Запад через всю Русь. Обстоятельства побега и вся обстановка в стране свидетельствуют о том, что без, как минимум, прямого попустительства великого князя этот героический поступок вряд ли оказался бы возможен. «Документы этого периода отчётли¬во показывают, что в Москве не считали необходи¬мым совсем порывать с Константинополем и что ес¬ли бы постановления Флорентийского собора были в Византии отвергнуты, то прежний status quo мог быть восстановлен» . Русские просто тянули время, рассчитывая, что униатство Константинополя ока¬жется временным, полная же церковная независи¬мость будет получена Москвой канонически закон¬ным путём.
Так оно и произошло: полтора века спустя внача¬ле Вселенский патриарх Иеремия II, а затем и собор восточных иерархов утвердили русское патриарше¬ство. Следует остановиться кратко на этом эпизоде: он явля¬ется пиком, вершиной московской «борьбы за визан¬тийское наследство».
Суть эпизода проста: Борис Годунов, регент при малолетнем царе Феодоре Иоанновиче, попытался уговорить константинопольского патриарха Иере¬мию II остаться в России. Принятие патриархом это¬го предложения стало бы, без сомнения, серьёзной заявкой Москвы на первенство во вселенском пра¬вославии, то есть на византийское наследство. Но Иеремия остаться отказался, и дело свелось, в итоге, лишь к установлению Московского патриархата. Никаких претензий на вселенское первенство новый патриархат предъявлять не стал, и глава его занял пятое место среди православных патриархов. И это было большим прогрессом: за три века до этого обладавший уже огромной властью русский митро¬полит занимал по старшинству лишь семьдесят вто¬рое место в юрисдикции Константинопольского пат¬риархата.
Следует отметить, что официальная «Грамота об учреждении патриаршества» изобилует торжествен¬ными филофеевыми формулировками. Что и даёт нередко безусловное основание говорить об оконча¬тельном превращении в это время Московской Руси в Третий Рим.
«Это обдуманное идеологическое самоограниче¬ние русских можно объяснить самыми разными со¬ображениями. Во всяком случае, оно не помешало впечатляющему росту... национального государства. Но именно потому, что Московское царство носило характер национальный, некоторые глубоко укоре¬нившиеся представления не давали его правителям забыть, что «римская» (или византийская) полити¬ческая идеология исключает право какой бы то ни было нации, как нации, на монополию главенства в универсальном православном содружестве. По-скольку Московское государство всегда мыслило себя национальным, оно не могло претендовать на translatio imperii. Примером этой внутренней диа¬лектики может служить изгнанническое Никейское государство XIII века: не возрождение элли¬низма сделало его центром христианской ойкуме¬ны, а упорный акцент на своей «римскости» и на¬дежда восстановить свою власть в единственном настоящем «новом Риме» - Константинополе» .
Конечно, протоимперские тенденции в Москве существовали и крепли со временем. Но в главном с выводом исследователя трудно не согласиться: именно основной компоненты имперскости - ясного «вселенского» государственного сознания - у Руси ещё действительно не было. Не было вплоть до Пет¬ра. В вечных спорах о петровских реформах есть од¬но повторяющееся общее место: можно было бы без грандиозной ломки, ведь все преобразования вели¬кого царя были начаты уже его отцом. Действительно, почти все. Кроме главного: деяния Петра резко, скачком изменили самосознание страны.
И уже в ходе петровских реформ судьба идеи ви¬зантийского наследства вступила на Руси в новую, принципиально иную свою фазу.
Быстро мужавшее сознание новой империи сразу начало воспринимать наследие империи-предшест¬венницы как своё. Это произошло естественно и просто. Хорошо известна яркая статья Ю. Лотмана и Б. Успенского «Отзвуки концепции «Москва - Тре¬тий Рим» в идеологии Петра Первого». Сенсационная популярность этой работы основана, в значительной степени, на эффекте пара¬докса: «чистый западник» Пётр как наследник и продолжатель старомосковской традиции - это зву¬чит необычно. Это и неудивительно. Есть явления, настолько розные между собой уже на «ментальном», стилис¬тическом уровне, что попытка «приладить» их друг к другу, согласовать убедительной оказаться просто не может. Поясним сказанное примером. Авторы пи¬шут о перекрещенных якорях в гербе Петербурга, рассуждая о предыстории этого символа.
Начиная с Петра, византийская идея в России с именами наиболее выдающихся европеистов-царей связана особенно тесно. Так, первый тщательно разра¬ботанный план грядущего возвращения наследства принадлежал великой Екатерине. В XIX веке идея Царьграда была уже органично вписана в русскую жизнь. Крах нашей страны в ходе Первой мировой отодвинул эту идею в разряд экзотических. Но ещё не¬давно она такой не была: вряд ли кто в России не по¬нимал, почему, с какими надеждами называют детей в императорской семье в честь великого Константина.
Однако в царствование Александра II - в послед¬ние имперские десятилетия страны - характер ви¬зантийской идеи начал быстро меняться: на горизон¬те опять замаячил старомосковский «Третий Рим».
Заключение
С принятием христианства, с возникновением славянской письменности и расцветом на основе этой замечательной культуры славянские народы быстро вошли в число передовых в культурном отношении народов средневекового мира. Усвоение византийских образцов происходило не механически, но творчески перерабатывалось, принимало новые, своеобразные органические формы, поэтому многое из духовного наследия Византии продолжало жить и в культуре Московской Руси.
Более пяти столетий Русь находилась в тесных отношениях с Византией. Само становление древнерусского государства происходило при самых многообразных контактах и столкновениях с византийцами. Византия всегда привлекала русских купцов. Чтобы добиться от Византии более высокого дипломатического признания и льгот на торговлю, на Константинополь ходили русская рать и военные корабли. Русские заключали с греками договоры и иногда помогали Византии войсками. Но если говорить о культурном взаимодействии и взаимовлиянии между Русью и Византией, то самым значительным результатом взаимоотношений между двумя государствами стало принятие Русью православия - одной из важнейших основ византийской культуры.
Духовное лицо России складывались под воздействием Византии. Русский мыслитель К. Леонтьев постоянно напоминал, что именно Византия дала человечеству совершеннейший в мире религиозный закон христианство. Византия распространила христианство; она дала ему единство и силу. Современный исследователь идет еще дальше, говоря, что Русь заимствовала у Византии не только религию, но и универсальную культуру. Только с принятием христианства русская культура через контакт с Византией преодолела локальную ограниченность и приобрела универсальные измерения... свое место в ряду, выходящем далеко за пределы житейской эмпирии; она стала культурой в полном значении этого слова. С Византией восточные славяне входили в огромный мир. Соприкасаясь с Россией в ХV в. и позднее, византизм находил еще бесцветность и простоту, бедность, неподготовленность. Поэтому он глубоко переродиться у нас не мог, как на Западе, он всосался у нас общими чертами и беспрепятственнее. И если на Западе византизм, преимущественно религиозный, растворился в латинской культуре, в рыцарстве, романтизме, готике, то Россия создала Москву, столь отличную от европейских городов именно как синтез византизма и славянского видения мира.
Влияние Византии на Русь трудно переоценить. Но оно заключалось не в переносе гигантского наследия умудренной, софистичной цивилизации в молодое государство-наследник - это было осуществлено лишь в ограниченной мере. Византия дала северному соседу нечто иное и большее. Она дала средство создать собственно Русь.
Именно благодаря Византии Москва, а не Вильно (или Тверь), стала столицей Российской империи. Это утверждение не уменьшает значения географических и экономических факторов (которые классически описал В. О. Ключевский), или роль татарского владычества, или личных усилий Ивана Калиты и его преемников, или любых других факторов, обусловивших возвышение Москвы. Однако религиозные и политические санкции патриархата и византийского государства существенно перетягивали чашу весов в пользу Москвы в яростном состязании между нею и Литвой (которая в XIV веке владела большей частью Руси, в том числе древней княжеской столицей Киевом, безусловно располагала большим населением, отождествлявшим себя с «Русью» и пользовавшимся большей независимостью от татар).
Список использованной литературы
1. Бородина А.В. Культурное влияние Византии и формирование русского национального стиля. - М.: Чистые пруды, 2006. - 30 с.
2. Васильев А.А. История Византийской империи. Время до Крестовых походов. - СПб.: Алетейя, 1998. - 512 с.
3. Васильев А.А. История Византийской империи. От начала Крестовых походов до падения Константинополя. - СПб.: Алетейя, 1998. - 583 с.
4. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX-начало XII в.) / РАН, Ин-т славяноведения. - Науч. изд. - СПб.: Алетейя, 2000. - 398 с.
5. Литаврин Г.Г. Византия и славяне: (Сборник статей). 2-е изд. - СПб.: Алетейя, 2001. - 606 с.
6. Мейендорф И. Византия и Московская Русь / Пер. с англ., под ред. Н.Б. Артамоновой. - Париж: Ymca-Press, 1990. - 442 с.
7. Носовский Г.В. Новая хронология Руси: Русь. Англия, Византия, Рим. - М.: РИМИС, 2004. - 432 с.
8. Повесть временных лет / подгот. текста, пер., ст. и коммент. Д.С. Лихачева; Под ред. В.П. Адриановой-Перетц . - 2-е изд., испр. и доп. - СПб.: Наука, 1999. – 668 с.
9. Райс Дэвид Т. Византийцы. Наследники Рима / пер. с англ. Е.Ф. Левиной. - М.: Центрполиграф, 2003. - 204 с.
10. Скржинская Е.Ч. Русь, Италия и Византия в Средневековье. - СПб.: Алетейя, 2001. - 288 с.
11. Успенский Ф.И. История Византийской империи: Период Македонской династии (867-1057). - М.: Мысль, 1997. - 527 с.
12. Успенский Ф.И. История Византийской империи VI-IX вв. - М.: Мысль, 1996. - 827 с.
13. Успенский Ф.И. История Византийской империи XI-XV вв. Восточный вопрос. - М.: Мысль, 1997. - 831 с.
14. Хвостова К.В. Особенности Византийской цивилизации / РАН, Ин-т всеобщей истории. - М.: Наука, 2005. - 197 с.
15. Экономцев И.Н. Православие, Византия, Россия: Сборник ст. - Париж: Ymca-Press, 1989. - 296 с.
16. Котляр Н. Тмуторокань - княжество, остров или город?: О противостоянии Руси и Византии в Крыму в XI в. // История: науч.-метод. газ. для учителей истории и обществоведения. - 2008. - № 2 (16-31 янв.). - С. 8-14.
17. Сенде
|
