Глава 1. Сюрреализм как направление в искусстве
1.1. Истоки сюрреализма
Дадаизм и сюрреализм – это одно из порождений потрясений военных лет (1914–1918). Направление дадаизма, возникшего в 1916 году в швейцарском Цюрихе, выражало анархический бунт в живописи и декоративно-прикладном искусстве против буржуазной цивилизации, угнетения, войн.
Чувствуя бессилие и страх перед враждебным человеку буржуазным обществом, художники-дадаисты пришли к отрицанию реальной действительности вообще. Дадаисты – Франсуа Пикабия, Жан Арп, Макс Эрнст и другие немецкие и швейцарские художники, ставившие своей целью уничтожение искусства вообще, апеллировали к «подсознательному и инстинктивному» самовыражению чувств; шумные публичные скандалы и развязный цинизм сопровождали выступления сторонников дадаизма, являвшегося одним из крайних проявлений идеологического мракобесия, полного отрицания цивилизации и прогресса. Дадаисты объявили разум, моральные нормы, эстетику ложью и обманом. «Произведения» дадаистов представляли собой подражание «детскому», точнее, младенческому рисунку. Они культивировали также беспредметность, деформацию и грубый натурализм. Произвольный акт фиксирования случайно возникающих хаотических ассоциаций провозглашался проявлением свободного творчества. На выставках «дада» экспонировались наклеенные на холст куски мочала, пуговицы, битое стекло и другие предметы обихода. Из анархического нигилизма дадаистов в живописи выросло к началу 1920-х годов течение сюрреализм (от французского слова «surrealite», т. е. искусство «сверхреального», «сверхъестественного»), наиболее непосредственное выражение в искусстве кризиса буржуазной культуры[1].
Он возник на французской почве и первоначально включал в свой пестрый состав талантливых писателей, поэтов, режиссеров. Эти деятели, позже перейдя от анархического бунтарства на сознательно прогрессивные общественные позиции, отошли от сюрреализма и создали ряд произведений, полных гуманистического содержания (Луи Арагон, поэт Поль Элюар и др.).
Обращаясь к истокам происхождения сюрреализма П. Декс указывает, что «Луи Арагон и Андре Бретон: оба – единственные дети в семье, оба одиноки. Они родились соответственно в октябре 1897-го и в феврале 1896 года, то есть с разницей в полтора года. Два грустных ребенка. Бретон– из-за чересчур властной матери, думающей лишь о респектабельности и заставлявшей мужа быть строгим отцом; уже со времен дадаизма она будет считать поведение своего сына позорящим семью. «Я думал, что был очень хорошо воспитан, – напишет Бретон в 1930 году, – то есть со злобой и ненавистью». Арагон, внебрачный сын, всю свою юность считал себя сыном своей бабушки и младшим братом своей матери. Он сбежит в воображаемый мир и с самого нежного возраста начнет писать, ухватившись за эту уловку. Его отец Луи Андриё, видный политический деятель, придумавший ему имя (он дал ему свои инициалы) и выдававший себя за его крестного, принудил настоящую мать сказать ему правду на двадцатилетие, перед призывом в армию в 1917 году, «потому что он не хотел, чтобы я вдруг погиб, не зная, что был доказательством его мужской силы», – скажет Арагон в 1971 году. Но ложь будет длиться еще долгие годы, и друзьям придется верить вымыслу. Только после смерти матери в 1942 году Арагон позволит пробиться наружу истине, которую до того он открыл лишь своим супругам – Нэнси Кьюнард, а потом Эльзе Триоле. И в виде исключения – Пьеру Навилю»[2].
Филипп Супо, тоже родившийся в 1897 году, имел братьев и даже чересчур большую семью, хотя и лишился отца в семилетнем возрасте. Выходец из «буржуазии, составлявшей силу Франции», он написал в год своего тридцатилетия: «Я просто не переношу людей такого рода. В общем-то они не сделали мне ничего плохого, не сказали ничего, что могло бы возмутить меня до такой степени, но, несмотря на эту нейтральность, я чувствую, едва подумаю о них и им подобных, как ужасное отвращение подкатывает к моему перу. Трудно объяснить брезгливость при виде жабы или мучного червя. Признаюсь, что я буду спать спокойнее, когда они исчезнут с лица земли»[3].
Для всех троих поэзия, ворвавшаяся в их жизнь еще в отрочестве, из случайно подвернувшихся книг, стала открытием, указала желанный выход. Они вдруг увидели, «что можно делать со словами», как говорил Бретон по поводу своих первых восторженных впечатлений от чтения Малларме1. Арагон жадно набрасывался на любой доступный ему плод воображения, вплоть до бульварной литературы. Сохранился его роман, написанный им в шесть лет, – «Какая божественная душа!». Супо помнились из отрочества впечатления от путешествий – в Германию, в Лондон – и от литер
[1] Луков В.А., Луков М.В., Луков А.В. Сюрреализм во французской художественной культуре // Знание. Понимание. Умение. 2011. № 3.
[2]Декс П. Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917—1932. – М.: Молодая гвардия, 2010. – С. 5.
[3] Цит. по: Декс П. Повседневная жизнь сюрреалистов. 1917—1932. – М.: Молодая гвардия, 2010. – С. 6.
|
